РАССКАЗЫВАЕТ АВТОР

В 14 лет я сел за барабан в любительском джазе Петродворцового часового завода. Это случилось в 1946 году. Тогда, после войны, музыка и песни захлестнули эфир и кино, всю страну. Все пели и играли. Я не мог оставаться в стороне. И вдруг наступили мрачные времена. Джаз оказался в загоне — но мы не сдавались. Наконец, что-то утряслось, и повсюду зазвучала эстрадная песня. Мой же вкус был навсегда искалечен классикой джаза, я оставался ему верен и в его дальнейшем развитии.

Стихотворные тексты сочинял и в школе, и в институте. Но вот подоспело время Чудес. Натренированный физически, подготовленный поэтически и музыкально, начитанный, как бог, я, будто нарыв, созрел для восприятия нового искусства. В развалинах Петродворца, города, где жил до и после войны и где дед был директором школы, я нашел и прочел невероятное количество книг. И находился в плену подвигов и благородных поступков любимых персонажей.

Однако, случайно оказавшись с геологами и геофизиками в экспедиции, нет, не в романтической палатке в лесу, а на настоящем руднике, в шахте, я неожиданно для себя столкнулся с миром иной литературы, не знакомой прежде по книгам. Это были песни Булата Окуджавы, Александра Галича, Юрия Визбора, Новеллы Матвеевой, Александра Городницкого. Песни пели геологи, и я сразу же потерял интерес к тому, что слышал по радио, со сцены, с экрана, с пластинок. Мне тогда шел тридцать второй год — «возраст вершины». Выучив все песни, какие пелись вокруг, и перепев все, что выучил, понял, что не могу не испытать свои силы в таком важном занятии. И сам сочинил две песни. В той, первой в моей жизни экспедиционной поездке соприкоснулся еще с одним музыкальным инструментом — семиструнной гитарой.

В моей творческой биографии нет туризма, возможно, это повлияло на некоторые философские отклонения тематики моих песен от привычных туристских маршрутов. Общежитие, шахта, геологическая работа — это мои отпуска от фигурного катания, тренерских поисков по основной профессии, полученной в Институте физкультуры имени П. Ф. Лесгафта, который я окончил в 1954 году с отличием.

В 1964 году я еще раз поехал в экспедицию. На этот раз знал — зачем. Песню так и назвал — «За туманом». С нее-то и начались мои «авторские» приключения. Песня прежде меня добралась до Ленинграда, и когда я вернулся, в дверь неожиданно постучали, поздравили со званием лауреата Ленинградского конкурса туристской песни и пригласили на концерт победителей. Я сказал «спасибо», хотя ни о самом конкурсе, ни о туризме, как таковом, ничего не знал... Меня вытолкнул на сцену Булат Окуд/118/жава и он же произнес: «Теперь пой сам». С тех пор пою сам, хотя тогда отказывался, говорил, что играю на гитаре только в одной тональности «ре-минор» и на трех струнах. Так меня обучили друзья-геологи, я учителей не превзошел. А голоса у меня нет, не было и мало надежды, что когда-нибудь появится. Но меня успокоили: дескать, сейчас, если человек — с гитарой, то чем голос хуже, тем лучше. Я стал петь тем, что есть, и пою, покуда есть чем, уже больше двадцати лет.

Работая над стихотворной тканью, я вполне отдаю себе отчет, что пишу именно песни, а не стихи. В чем тут разница? В стихах нельзя допускать никаких литературных неграмотностей, когда они есть, стихотворение уже ничего не спасает. Зато мысль здесь можно развивать долго, на протяжении нескольких строф. И чем более могучие стихи, тем, обычно, в них дольше тянется нить одной мысли. В песне же каждая фраза должна выглядеть законченной, а если мысль передается двумя фразами, то каждая из них должна быть рубленой.

Решая эту задачу, приходится, порой жертвуя грамотностью и точностью стиля, убирать все лишние слова. Но и у песенного сочинительства есть свои преимущества. Во-первых, музыка позволяет растормозиться психике человека, делает его эмоционально восприимчивее, а поведение певца, его мимика, жесты, исполнительское мастерство подсказывают слушателю, о чем песня. Поэтому убранные «лишние» слова можно заменить им созвучными ритмическими характеристиками. Скажем, ритм движения поезда можно изобразить звуками: не так, не так. И в сочетании с музыкой эффект может получиться гораздо сильнее, чем то же самое, выраженное непесенными стихами. Во-вторых, в песне для подчеркивания смысла, усиления значения отдельных слов возможны повторы. В стихах этого, как правило, делать нельзя, тем более, в середине строфы или даже строки. Но песня не должна быть длинной, четыре куплета для нее почти предел. Когда куплетов восемь, то это уже не песня, а баллада.

Когда я сочинял песни, то для большей их упругости и глубины пытался зашифровать в каждой фразе максимум известной мне по данному поводу информации. Кто знает, что значит «13-м солдатом умру, и наплевать...» или «разорванным конвертом закончился азарт...». Это все повод для слушателя, и каждый, наверное, бывает рад думать, что это про него, а ведь это только про меня. Поэтому, когда просят объяснить ту или иную песню, что я конкретно имел в виду, отвечаю лишь одно: слушайте сами и ищите в песнях свое. Чем больше найдете, тем лучше написана песня мной и понята вами. И нет в моих песнях тоски до повешенья или юмора до колик, но я и сам не такой... Что поделать.

Юрий Кукин

/119/

В кн.: Кукин Ю. Дом на полпути: Сб. /Сост. и примечания А. и М. Левитанов. — М.: Советский фонд культуры, 1990. — (Б-ка авторской песни «Гитара и слово»).