«ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО БУЛАТА ОКУДЖАВЫ» (к 100-летию со дня рождения великого барда) «Простота есть необходимое условие прекрасного» – Лев Толстой.
Глава 1. БУЛАТ ОКУДЖАВА – ОСНОВОПОЛОЖНИК АВТОРСКОЙ ПЕСНИ*. Побудительным мотивом для написания этой статьи послужила попытка понять разобраться в феномене Окуджавы. Почему его песни полюбились нам? Чем так они привлекательны? Почему, при кажущейся простоте, они, эти песни зачаровывают нас, пробуждая и обновляя душу? Оккультисты, знахари и даже некоторые современные психологи, утверждают, что имя человека может предопределить его характер и даже судьбу. (Об этом, кстати, остроумно писал и Сергей Довлатов). У Окуджавы было при жизни три имени: одно он получил при рождении, со вторым прожил всю жизнь, третье взял перед самой смертью. Когда он родился, родители ( отец, Шалва Степанович Окуджава, грузин, партийный работник и мать – Ашхен Степановна Налбандян, армянка, родственница армянского поэта Ваана Терьяна) назвали сына Дорианом, в честь Дориана Грея (героя романа Оскара Уайльда). Почему они дали сыну имя одного из самых гнусных литературных героев? Прельстило звучание, красота имени? Но, как бы то ни было – у Окуджавы, как и у Дориана Грея, было при жизни два лица. Одно – всем известного барда, автора, наполненных светлой романтикой и грустной надеждой, песен. И второе лицо – сокровенное, личное, тщательно оберегаемое и скрываемое, которое он раскрыл в своих стихах, в своей лирике, в отношениях с друзьями и любимыми. Он не любил публичности, не любил ничего показного**. Затем родители опомнились и дали сыну имя Булат. В переводе с тюркского это значит «крепкий», «стальной». Булат – талантлив, великодушен и щедр. Было ли все это свойственно Окуджаве? В какой-то степени – да! Будучи человеком отнюдь не стальным, а мягким и сентиментальным, он, в то же время, был сильным в своих убеждениях, в своей преданности идеям добра и гуманизма. Он никогда не изменял романтической направленности своих стихов. И был, конечно, щедрым, великодушным с друзьями и близкими людьми ( ведь в его жилах текла грузинская кровь!). Имя Иоанн, которое он взял при крещении (перед самой смертью) –подытоживало прожитую жизнь. Иоанн ( древнееврейское «Иохе наан» ) означает «Господь будет милостив». Действительно, Господь был милостив к великому нашему барду. Оставшись в детстве без родителей (отца расстреляли, мать репрессировали), он не пропал, выжил, уехал в Тбилиси, на родину отца. Попав 17-ти летним подростком на войну («поколение смертников ), он выжил и там. Хотя и был тяжело ранен, но все же уцелел. И позже, в молодости, когда его травили, склоняли в советских газетках, не давали печататься в центральной прессе и журналах – он выстоял, стал популярным, всеми любимым «поющим поэтом». Да, Господь, безусловно, оберегал его в житейских невзгодах! Он начал писать песни еще в 1946-м году (песня «Неистов и упрям»). Тексты его первых песен были в основном незатейливы и просты. В них не было оригинальных метафор, свежих эпитетов, поэтической изящности. Но, вот появилась песня «Полночный троллейбус» (ее часто называют «Последний троллейбус»). Песня, которая ознаменовала новый этап в творчестве Окуджавы. Его «троллейбус» был новым, непривычным образом - аллегорическим и символическим: это был приют обездоленных, попавших в беду, потерпевших крушение в реке жизни. В этой песне впервые прозвучали те интонации, те поэтические приемы, которые определили особенность его творчества, его индивидуальность. В советской прессе о его песнях писали с нескрываемой издевкой: «А где, товарищи, метафора? Где царица поэзии? «Последний троллейбус» - ни одного поэтического сравнения! И что это за скворчонок? Кто он такой? Он вообще – существует? (советским чиновникам от культуры, совкультрегерам было бы понятнее и приятнее, если бы по башке автора колошматил дятел, да еще непременно красный!). Все что он пишет – банальность…» - твердили советские критики. Сам Окуджава относился к этой критике спокойно, с иронией. И продолжал писать. В 50-х годах он написал такие песни, как: «Король», «Сентиментальный марш», «Не бродяги, не пропойцы», «Песенка об Арбате», «Живописцы» и другие.
Глава 2 «ЗАСТЕНЧИВЫЙ РОМАНТИК».
Окуджаву не зря называли романтиком 60-х годов. Он был романтиком т.е человеком идеализирующим людей, любящим мир во всех его проявлениях, верующим в идеалы добра и чести. Вот, что пишет о нем Наталья Горленко, которую он любил на протяжении многих лет: «Да, была в нем сентиментальность…поэт….мягкий, романтичный, импульсивный..». За последние годы мы стали мыслить стереотипами новых «загрузок». Так, романтизм, в представлении многих – это мечтательно рассеянное состояние, пребывание в полудреме грез, в небесных возвышенных сферах. А , между тем, главное в романтике – это идеализация действительности, рыцарски-великодушное отношение к людям. Возможно, корни этого романтизма Окуджавы уходят в национальные традиции. Тут уместно вспомнить талантливую плеяду грузинских поэтов-романтиков 19-го века: Александра Чавчавадзе, Григола и Вахтанга Орбелиани и самого яркого из них – Николаза Бараташвили ( в переводе Бориса Пастернака). Многие строки песен Окуджавы перекликаются со стихами этих поэтов. Например у Александра Чавчавадзе: «Как ни владело бы нами трезвое благоразумие – юность с любовью всегда сделают, что захотят». У Окуджавы:» … когда бы любовь и надежда слились воедино, какая бы трудно представить возникла картина…». У Григола Орбелиани: «Не заблуждайся: молодость мгновенна, ее уносит времени полет. Пройдут года, наступит перемена, а там, глядишь, и старость подойдет…». У Окуджавы: «Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет...» и там же: «…Жаль, что юность пролетела. Жаль, что старость коротка…». Так же, как и они, Окуджава верит в братство всех честных людей: «Возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке»( песня, ставшая гимном Московского КСП – клуба самодеятельной песни). Он верит в очищающую силу искусства: «…А душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она». Слушая песни Окуджавы, читая тексты их, нельзя не обратить внимание на одну любопытную особенность. Почти все его песни написаны от третьего лица, либо обращены к третьему или второму лицу. Ничего личного, почти полное отсутствие местоимения «я». Бывает даже, что он начинает песню от первого лица, но затем, словно опомнившись, переходит на третье: «Я вновь повстречался с надеждой, приятная встреча»…(а далее) …»а разве ты нам обещала чертоги златые…». Это признак человека скрытного, застенчивого, не уверенного в себе. Была ли эта его робость врожденной или же это следствие перенесенных в детстве и юности тягот? Возможно, и то и другое. У Окуджавы были причины быть скрытным. Вот, например, что он писал в стихотворении «Старый романс», посвященным Наталье Горленко «Когда б вы не спели тот старый романс, Я умер бы, так и не зная о вас, Лишь черные даты в тетради души Переставляя». Причины этой застенчивости, быть может, в его исковерканном детстве (отец был репрессирован, мать сослана в ссылку), в изуродованной войной юности. Лишь в стихах своих, в дневниках своей души он мог позволить себе быть открытым и искренним. Но в песнях – жанре публичном – он прятал свое сердце: «сердце свое, как в заброшенном доме окно, запер наглухо, вот уже нету близко». Кто знает, быть может родители дали сыну «стальное» имя Булат, чтобы он стал сильным духом. А он так и остался сентиментальным, застенчивым и мягким. Однако, было неверно думать, что это имя – ирония судьбы. Окуджава был твердым и последовательным в своих принципах, в служении идеалам добра и гуманизма. Не зря его песни кто-то назвал «Добродетельным дождем».
Глава.3 «НАДЕЖДЫ МАЛЕНЬКИЙ ОРКЕСТРИК»
«Я вновь повстречался с надеждой»… Одной из излюбленных тем Булата была «Надежда». Она была путеводной звездой его жизни, его творчества. «…вот сидят у постели моей кредиторы, молчаливые вера, надежда, любовь». ( из песни «Опустите пожалуйста синие шторы»). Интересно, как определял эти понятия один из корифеев эпохи Возрождения Петрарка: «Любовь ведет, желание понукает, привычка тянет, наслаждение жжет. Надежда утешение придает и руку к сердцу бодро прилагает». «Надежда утешение придает». Запомним эту поэтическую формулу. Сам Окуджава отдавал приоритет именно надежде: «…о, матерь Надежда». (из той же песни). А вот другое, восторженное признание: «О, надежда, ты крылатое такое существо».. Слово «надежда мы употребляем в двух значениях: социальном и личном. В первом значении – надежда была, есть и будет нашим вечно воспеваемым образом. Ибо в самодержавном нашем государстве (неважно какой это строй: царский, социалистический или какой-то другой, власть всегда уничтожает физически (при Сталине) или морально нашу интеллигенцию и прежде всего «совесть нации» – ее поэтов. Вспомните, хотя бы «мартиролог Герцена» (он начинается с таких имен: Рылеев, Грибоедов, Лермонтов) и судьбы великих Российских поэтов 20-го века: А.Блока, Н. Гумилева, С.Есенина, О.Мандельштама, М.Цветаевой, Б.Пастернака, А.Ахматовой, А. Галича, А. Вознесенского, И. Бродского. Нам остается лишь надеяться на то, что когда-нибудь мы станет свободными и счастливыми людьми. Надеялся на это и Окуджава. Интересно, что выдающийся философ современности Мераб Мамардашвили сказал как-то удивительные, непонятные нам слова: «Человек не должен жить надеждой!» Только со временем начинаешь понимать мудрость этих слов. Человек должен жить не надеждой, а активным действием. Не только надеяться и мечтать, но и активно созидать! Но нам только и остается эта сладкая иллюзия – «надежда», та, что «руку к сердцу бодро прилагает». Кто только не писал о ней, об этом спасительном маяке человеческой судьбы! Надеждой была и остается вечной темой российской интеллигенции, российских творцов. Здесь можно вспомнить и чеховских трех сестер, и героев его же – одного из самых прекрасных рассказов – «Дама с собачкой», вспомнить писателей, живших в эмиграции и надеявшихся вернуться на утерянную родину. И почти всех великих русских поэтов, о которых мой любимый поэт Андрей Вознесенский сказал: «…не с песней, а с петлей их горло дружило». И в песнях Окуджавы мы постоянно встречаемся с надеждой. «Надежда я вернусь тогда…». «Надежды маленький оркестрик, под управлением любви». Иногда, этот образ дается неявно, например: «…потому, что перед ней две дороги та и эта. Та прекрасна, но напрасна (надежда), эта видимо всерьез». Что же касается надежды в личном, сокровенном значении – косвенно я об этом уже упоминал. Застенчивость Окуджавы, его скрытность обусловлены прежде всего его тяжкой судьбой. А надежда на личное счастье…Поэт, носитель стихии, о которой гениально сказал Владимир Набоков: «восхитительный обман», стихии эфемерной, как легкое дуновение свежего бриза, как расцвет цветка любви, продолжительностью один миг жизни - лучше других чувствует эфемерность, иллюзорность счастья. Как сказал великий наш Пушкин: «на свете счастья нет, лишь есть покой и воля…». «Судьба ко мне была щедра: надежд подбрасывала, да жизнь по-своему текла – меня не спрашивала». Так писал Окуджава в стихотворении «Послевоенное танго». И еще он писал: «Ты наша сестра, мы твои молчаливые братья. И трудно поверить, что жизнь коротка». Мечтать и надеяться. Не достигнув желанного, верить в этот светлый образ, поклоняться ему, воспевать его в песнях и стихах: «Ведь у надежд всегда счастливый цвет, Надежный и таинственный немного. Особенно, когда глядишь с порога, Особенно, когда надежды нет» (из стихотворения «Цирк»)
Глава 4 «Я ПО НЕБУ ЛЕТЕЛ».
Музыка – это волшебная стихия, которая легко и властно проникает к нам в душу, осветляя ее, очищая, пробуждая ее благозвучные струны. А вот, что писал о музыке сам Окуджава в одноименном стихотворении:
«И музыка передо мной танцует гибко И оживает все до самых мелочей: Пылинки виноватая улыбка Так красит глубину ее очей…»
И далее, из этого же стихотворения:
«Вот сила музыки. Едва ли Поспоришь с ней безумно и легко, Как будто трубы медные зазвали Куда-то горячо и далеко.»
Окуджава, как и Высоцкий, называл себя «поющим поэтом», отстаивал приоритет поэзии. Он писал: «…не барды, не менестрели,…а поющие поэты или – точно, по-моему, придумал Володя Высоцкий: « авторская песня». Но, по-моему, великий бард лукавил, принижая роль мелодии. Нет, маэстро, музыка это не придаток к тексту, не фон, а песня – это совершенно особый жанр, особенная духовная сущность, обладающая чудодейственным свойством проникновения в наши души и завоевания их! Сейчас это признано большинством теоретиков авторской песни. Один из них, сам в прошлом замечательный бард Александр Мирзоян, сформулировал это понятие так: «Песня – это не арифметическая сумма текста и музыки, это синтез того и другого, это новая сущность, обладающая новыми свойствами. (Цитирую по памяти, возможно не совсем точно)». Я бы добавил к этому: «Песня – это восхитительный симбиоз двух волшебных стихий души – слов и музыки!»
Можно вспомнить множество песен Окуджавы, в которых музыкальный орнамент украшает стихотворный рисунок, тесно переплетается с ним, образуя незабываемую, чарующую стихию. Например: «Молитва Франсуа Вийона», «Арбатский романс», «Живописцы», «Виноградная косточка». В мелодии этой, простой на первый взгляд, песни нет оригинальных неожиданных переходов. Ее звуковой орнамент круговой, вальсовый (как никак – трехдольник). Этот спокойный вальс органичен, мелодия и текст текут спокойно и плавно. Стоит добавить, что в этой песне ощущается характер грузин – поэтов, рыцарей, романтиков, великодушных друзей, чертовски талантливых прожигателей жизни! Как бы не лукавил Булат Шалвович, а музыка – это неотъемлемая часть его замечательных песен. Можно вспомнить его напевные, чуть грустные песни: «Арбат», «После дождичка небеса просторны», «Дальняя дорога», «Быстро молодость проходит», «По смоленской дороге» и многие другие. Музыка Окуджавы вошла в нашу жизнь (в таких случаях, добавляют еще – «прочно вошла»). Мелодия песенки «Ваше благородие» - стала музыкальным фоном замечательного фильма «Белое солнце пустыни». Музыка песни «Нам нужна одна победа» стала военным маршем. Песня «Часовые любви» - стала музыкальной иллюстрацией эпизода телефильма «Покровские ворота». Его песни звучат во многих известных фильмах: «Белорусский вокзал», «Звезда пленительного счастья», «Соломенная шляпка», «Приключение Буратино» и других. Песня «Музыкант», другие песни Окуджавы вошли в репертуар Елены Камбуровой, которая не только пропевает песни, но и проигрывает их образы. Эти мелодии, эти слова волнуют душу, возносят ее и обжигают. «А душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей милосерднее и праведней она!»
Глава 5 «А ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА ДАНА ТЕБЕ СУДЬБОЙ»
Кто только не писал у нас о дороге, ямщиках и кибитке, уносящей в снежную даль! Гоголь – риторически, Тургенев – с ностальгической грустью, Лермонтов – с горечью. Есенин писал: «…о ком жалеть, ведь каждый в мире странник…». Нет на свете существа более бесприютного, чем поэт. Наша жизнь – не победа, а борьба; не цель – а стремление к цели; не уютное пристанище – а вечная дорога. Дорога – это атрибут свободы в нашей самодержавной твердыне, которой правили незрячие цари и их жестокие сатрапы. Если дорога – символ свободы, то самый свободный люд – это вечные скитальцы, цыгане. Не иметь крова и быта, мчаться в цыганской повозке неведомо куда – авось, не пропадем! А ночью у костра разжигать себя и слушателей обольстительным обманом цыганских песен! « Дорогой длинною, да ночкой лунною, Да с песней той, что в даль летит звеня. Да с той старинною, да семиструнною, Что по ночам так мучила меня!». Не обошел эту извечную тему русской поэзии Окуджава. В первых его песнях она была окрашена лирикой:«…Над дорогой смоленскою, как твои глаза, две звезды голубые глядят, глядят, глядят…». Или: «… Куда ж мы уходим, когда над землею бушует весна..». В более поздних песнях, Окуджава решает эту тему диалектически: единство и борьба противоположностей: дорога любовь – дорога разлука. Вот, например строки из одной из лучших его песен: «…То берег - то море, то солнце – то вьюга, то ласточки – то воронье. Две вечных дороги любовь, да разлука проходят сквозь сердце мое…». Та же тема, то же разрешение звучит в другой его песне: «Эта женщина в окне»: «…Потому, что перед ней две дороги та и эта. Та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьез…». Эта диалектика, противоборство добра и зла, света и тьмы пронизывает все его творчество. «…спите себе, братцы - все вернется вновь, Все должно в природе повториться: И слова, и пули, и любовь, и кровь…времени не будет помириться». Или: «…Две жизни прожить не дано, Два счастья затея пустая. Из двух выпадает одно – Такая уж правда простая. Кому проиграет труба Прощальные, в небо, мотивы, Кому улыбнется судьба И он улыбнется счастливый…». А мы отправляемся дальше по дороге нашего рассказа о творчестве замечательного барда и подходим к главному: секретам его поэтического мастерства.
Глава 6 «ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО»
Вот мы и подошли к главному – тому, что определяет творческий метод поэта, особенности его поэтики. Разберем для примера одну из лучших, одну из самых характерных песен Окуджавы: песню «Музыкант», посвященную его другу, композитору Исааку Шварцу. В этой песне поэт говорит о высоких материях: о душе, об исполнительском мастерстве, о музыке. «Музыкант играл на скрипке. Я в глаза его глядел. Я не то, чтоб ЛЮБОПЫТСТВОВАЛ (выделено мной), Я по небу летел.» Характерно здесь вот это словечко – ЛЮБОПЫТСТВОВАЛ. Иной, пафосный поэт мог бы сказать по другому, скажем: «Я страдал, с печалью скрипки я в вечность улетел…». И далее Я не то, чтобы от СКУКИ, Я надеялся понять, Как умеют эти руки ЭТИ ЗВУКИ ИЗВЛЕКАТЬ
ИЗ КАКОЙ-ТО ДЕРЕВЯШКИ, ИЗ КАКИХ-ТО ГРУБЫХ ЖИЛ, ИЗ КАКОЙ-ТО ТАМ ФАНТАЗИИ, КОТОРОЙ ОН СЛУЖИЛ.
У пафосного поэта были бы другие слова, например: «Извлекал мелодий праздник, боль и скорбь, иную жизнь из божественной фантазии, которой он служил».
«А еще ведь надо в душу К нам ПРОНИКНУТЬ И ПОДЖЕЧЬ, А ЧЕГО С НЕЙ ЦЕРЕМОНИТЬСЯ, ЧЕГО ЕЕ БЕРЕЧЬ.»
Почему же Окуджава старается избегать высоких слов, пышных эпитетов, оригинальных метафор? Есть понятия и слова, которые не произносят вслух, не употребляют всуе. Любовь к Родине, любовь к женщине, патриотизм, высокое искусство. Тем более, что все самые выразительные эпитеты – давно уже использованы, самые высокие слова давно уже сказаны. «Люблю отчизну я, но странною любовью. Не победит ее рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, ни полный гордого доверия покой не пробудят во мне отрадного мечтания…». Так писал почти 200 лет назад гениальный юноша, великий наш поэт Михаил Лермонтов. Он первый начал писать стихи не высоким, изысканным «слогом», как писали Державин, Жуковский, Пушкин – а простым и понятным языком. И потому стихи его звучат современно, хотя некоторые из них, например: «Выхожу один я на дорогу» - это шедевры, вошедшие в золотой фонд Русской поэзии (сам-то я выражаюсь очень даже высокопарно!). Так пишет и Окуджава: он предпочитает патетике – скромность, велеречивости – простоту. Он сознательно избегает пафоса, суггестивности. И в приведенном примере и в других его песнях бросается в глаза одна деталь: нарочитая простота изложения, не возвышение понятий, а напротив – «приземление» самых высоких, самых одухотворенных. Иногда это проявляется в том, что автор наделяет эти понятия, «небесные» символы бытовыми деталями(***),конкретными чертами: - «Все то же на ней (Надежде) из поплина счастливое платье». Или - «Господи, мой боже, зеленоглазый мой, Пока земля еще вертится, и это ей странно самой. Пока еще хватает времени и огня, Дай же ты всем понемногу И не забудь про меня». И мудрость, и любовь, и затаенная надежда в этих бесхитростных словах, в этой сокровенной молитве поэта-разбойника. Иногда это как бы фамильярное обращение к символу, герою песни: - «Не оставляйте стараний, маэстро, Не убирайте ладоней со лба». Или «А чего с ней церемониться, чего ее беречь». Или то же, но в ироничной форме: - «Ваше благородие, госпожа разлука, Мы с тобой на ты давно, вот какая штука». Или скрытый сарказм: - «Нет, не делайте запасов из любви и доброты». Или это может быть неожиданная образная метафора: - «Надежды маленький оркестрик под управлением любви». Мы видим характерный прием поэта, его метод: центральный образ песни, название («Часовые любви», «Живописцы», Полночный троллейбус», «Музыкант») – образ символический, аллегория все той же надежды, любви, чуда музыки, романтической мечты. А далее в тексте песен идет «приземление» этих образов, простое и как бы незамысловатое представление их. И происходит маленькое чудо – обыкновенное чудо поэтического волшебства: эти образы становятся зримыми и узнаваемыми. Например, образ превращается в приют всех обездоленных: «чтоб всех подобрать потерпевших в ночи крушение…» (Последний троллейбус). Или подчеркивает одиночество героя, крах его надежд: «Ваше благородие, госпожа чужбина, сладко обнимала ты, да только не любила». Чудо песен Окуджавы в том, что он «приземляет» высокие понятия, опрощает духовные: Душу, Надежду, Любовь, Веру – и они становятся земными и понятными. - «…а чего с ней церемониться, чего ее беречь.» (о душе). А вот пример из другой его песни «В городском саду»: «Все стало на свои места, едва сыграли Баха… Когда бы не было надежд – на черта белый свет? К чему вино, кино, пшено, квитанции госстраха И вам ботинки первый сорт, которым сносу нет?». И опять мы видим (и слышим!) его любимый, коронный прием: кажущимся на первый взгляд беспорядочным набором простеньких слов расшифровать, растолковать, приблизить этот его любимый образ - «Надежду». Если все свои сокровенное, личное он держал в себе, то в песнях своих этот застенчивый, сентиментальный романтик выражал надежды и чаяния своего поколения, всех нас: «Возьмемся за руки друзья, возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Или вот эти строки: «Дай же ты (Господь) всем понемногу и не забудь про меня» В этой, вложенной в уста поэта и разбойника Франсуа Вийона молитве чувствуется сокровенная молитва самого автора ( В то время еще продолжалась борьба Соц. Идеологов по искоренения религии, веры. Поэтому Окуджава был вынужден спрятать авторство своей молитвы за вымышленным образом. Ему повезло: прочел накануне в «Новом мире» стихи Франсуа Вийона в переводе Ильи Эренбурга). Да, Окуджаву крестили незадолго до смерти. Но, я думаю, что этот обряд причащения к сонму верующих был скорее формальностью. Вряд ли наш замечательный бард, пропевший нам: «…как веруем мы сами, не ведая, что творим» мечтал о райских чертогах после смерти. Но в нем, как и в каждом творце, как и в каждом человеке живущим, пусть и не безгрешной, но праведной в своих устремлениях жизни, жила настоящая вера. Не бездушный материализм «строителей коммунизма», а вера в Бога. Ибо (не умея говорить о возвышенном просто, как Окуджава, скажу высокопарно) совесть, милосердие, сострадание – все это добродетельные, благотворные струи, истекающие из одного источника - души, вложенной в нас Богом.
Я ни разу не слышал его «вживую» - Окуджава редко выступал на КСП-шных концертах. Я видел и слышал эти выступления по телевизору. Он подходил к микрофону, ставил ногу на подставку или стул, пристраивал на колено деку гитары и начинал петь. Он играл на инструменте очень просто, без переборов и виртуозных пассажей, пел негромко, проникновенно. Но слушатели, затихая, замирали и – ловили, вбирали в себя каждый куплет, каждую строку. Он был подобен доброму, мудрому волшебнику: поведывал нам лаконично и просто о самом возвышенном, читал наши сокровенные чувства и мысли. Он раскрывал нам наши души. Свою он держал на замке.
Песни Окуджавы – явление не временное, не преходящее. Они вошли нашу жизнь, как стихи Пушкина, как музыка Моцарта и Чайковского.. Слушайте их почаще и пойте. И пусть вас всегда сопровождает в жизни «Надежды маленький оркестрик под управлением любви», «тем более, что жизнь короткая такая!».
* - справедливости ради, следует отметить, что основателем жанра А.П. был Михаил Анчаров – талантливый поэт, прозаик, драматург. Он начал писать и исполнять свои песни еще до войны – в 1937-м году. До сих пор помнятся и поются такие его песни, как «Мазы», «Тихо капает вода», «Маленький органист», и, на мой взгляд, лучшая его песня «Баллада о парашютистах». Но, Михаил Анчаров не акцентировал свое творчество на поэзии, на песнях. Он был зачинателем жанра – подлинным основоположником его стал Булат Окуджава. ** - вот как иронично писал он о своем портрете: «Я смертен. Я горю в огне. Он вечен в рамке на стене и премией отмечен…да плакать ему нечем» (из стихотворения «Мой карандашный портрет»). *** - не следует путать этот прием с так называемым «бытовизмом», которым увлекался Евгений Евтушенко: «Здесь надо мной не учиняют суд, а наливают мне в тарелку суп».
|