ЦАП

по каким критериям оценивает выступления жюри?

Далее возникает вопрос: а нужно ли вводить искусственные границы авторской песни, придумывая для нее определение?

Границы, как и все границы вообще, устанавливаются либо по договоренности, либо каждый человек устанавливает их для себя.
Определение в таком случае - осмысление того самого "ядра, вокруг которого все вертится" или зерна, из которого все растет, а не установление границ.

Ой, мамочки... ой, сейчас огребу... ну да ладно!..

Определение необходимо следующим категориям граждан:

1. Зрителям.

Всем сказанным далее делюсь только как бесповоротный и необъективный апологет поэтической песни, её многолетний слушатель и собиратель. Посильное собственное в ней участие в данном случае ни при чём. Основой жанра считаю интонацию. «Авторская песня» – плохое название, хотя и другие не лучше. Исполнительская составляющая равна авторской. Не было мурашек, когда слушал – значит, нечего было и слушать. Не захватывает волной, когда поёшь – значит не стоит сегодня петь. Сохранение на бумаге нот и слов – бесполезное дело. Тогда и всякую музыку читайте пожалуйста в партитурах. Купите ноты и читайте. Нет. Только живьём или в аудиозаписи. Суть жанра - музыкальное интонирование русской поэтической речи. Здесь поочерёдным вычёркиванием каждого слова, или его заменой, можно получить определения смежных жанров. По отдельности все компоненты где-нибудь да сильнее. Только все пять вместе указывают на поэтическую песню. Пока стихи лежат себе в своих томиках, они – лишь чертежи стихов. Речь отвердела в семена букв. Кто прочтёт их? Почти нет людей, которые умеют вернуть значки в пространство слова, произнести так, чтобы хотелось слушать и можно было повторить. Без музыки это трудно, не всегда возможно, и уж точно – не воспроизводимо другим человеком. Поэт, долго не читавший своих стихов вслух, теряет реальность звука и начинает рифмовать на глаз «мачту» с «потому что». Дулов, Никитин, Берковский, Шангин-Березовский, Смирнов, Старчик, Шабанов, Качан, Левкоева, Барьюдин (продолжите сами), – построили, дом за домом, целый город звучащей поэзии по чужим чертежам, спасли, вытащили написанное из плоскости. Камбурова, Жаворонки, Берендеи, Скай (п. с.) казалось бы, взяли на себя только отделку - резьбу и роспись по готовому, но выполнили это так, что, кажется, теперь без их работы сильно проиграла бы и вся архитектура. Главные лица (с Анчарова и дальше) прошли сами всё - от идеи до конька крыши, не доверяя чужим рукам и не замуровывая своих замыслов в бесполезные хранилища. Целый муравейник мастеров, великих и не очень, взялся вдруг за новый труд. Все как-то одновременно поняли, что речь – она для слуха. Возведённые, поднятые в вертикаль города произнесённых стихов, вместо черно-буквенных их проекций – совершенно новое и единственное настоящее достижение жанра. То, что делалось вне его – почти не в счёт. Здесь впервые стало уместным петь именно стихи, а стихами считать то немногое, что стоит запоминать наизусть. И здесь же впервые стало нормальным полагать, что одно только совпадение количества долей и одинаковая расстановка ударений в музыкальной и поэтической строчках – ещё не повод для их объединения в песню. Предположим, что музыка – часть языка, а точнее - оторвавшаяся в самостоятельную жизнь и невероятно развившаяся его фонетическая координата (может быть в этом и есть разгадка происхождения музыки и её различия у разных народов). Тогда поэтическая песня как жанр вернула совершенному поэтическому слову координату звука также в совершенной – музыкальной, и притом интонационно оправданной, – форме. Значит Клячкин, Суханов или Ященко, придумав свои самые удачные мелодии к словам, одной этой работой, даже независимо от качества самих слов, добавили что-то к нашей речи - именно не к музыке только, но к речи. Язык нуждался и постоянно нуждается в аранжировщиках произнесения не меньше, чем в аранжировщиках смыслов. Поэтическая песня принадлежит тысячелетию Текста. Её только по инерции слегка занесло в век Экрана. В этом смысле она – безусловное ретро. Теперь через проломы глаз нас заливает потоп совсем другой, сегодняшней, становящейся поэзии движущихся цветных форм - музыки для зрения. И взамен мы, видимо, обязаны отчасти потерять накопленный предками дар вразумительной речи, кто – в попытках угнаться словом за стробоскопом клипов и лазерных фантомов, а кто – далеко засунув голову в компьютер на зов тамошних аборигенов. Для стойких остаются отдельные непотопляемые островки. И, спасшись на ближайшем Арарате, они хотят, конечно, там, среди прочих осязаемых вещей, опять находить песни с осмысленными словами и содержательной интонацией («содержательной» – потому что - промычи нам кто-то из авторов поэтической песни удачно найденную новую интонацию нарочно без слов, но слова эти подразумевая, – всё равно услышим, угадаем, что - по-нашему мычит, не по-французски и не по-арабски, поймём, в принципе - о чём, поддадимся настроению, если сделано искренне). Тут уж всё наоборот - пища для глаз нам будет предложена самая аскетическая. Движения исполнителя скованы гитарой, мимика подчинена происходящему внутри, так что не только буквы, но и зрелища отобраны у глаз наблюдателя в пользу нагруженных работой слуха и воображения. И очень хорошо. Потому что главный актёр на этой сцене – невидимка. Потому что только здесь, если правильно прислушаться, можно ещё очутиться в нигде более не виданном, а точнее – не слыханном - музыкальном театре слова.

А вообще интересно (вопрос не к Леониду), а к участникам разговора: почему Л.Альтшулер говорит "поэтическая речь", а не "поэзия"? Как вы думаете?

мой близкий друг скрипач, лауреат многих международных конкурсов, ныне проф. Гентской консерватории М.Безверхний, когда я ему сказал:" по-моему, музыка, это речь без слов, но с интонациями", - он не просто согласился, но и сказал, что слова, когда он исполняет музыку ему нужны и он что-то для себя, внутри себя разыгрывает: монологи, диалоги.

я пытался намекнуть, что специалист, профессионал, погружённый в свою профессию, считает её точкой отсчёта. Театрал всё считает театром, музыкант - ...