ПЕСНЯ — ЕДИНАЯ И МНОГОЛИКАЯ
Круглый стол «Недели»
В «КРАСНОЙ НИВЕ» — такой журнал издавался в первые годы после революции — мы обнаружили фразу, подкупающую спокойным сознанием истины: «Москва всегда много пела». Далее следовала статья, посвященная отнюдь не вокальным способностям москвичей и жителей прочих русских городов, а их счастливому умению создавать в своей среде неисчислимое количество песен и песенок, в которых очень не стандартным образом отражалась народная жизнь с ее бесконечными заботами и быстротечными праздниками, с ее печалью, прикрытой усмешками, с ее смехом, в котором звучала горькая нота, с ее наружной простотой и внутренней сложностью.
Жизнь изменилась. Изменилось время. Но песенная традиция существует, она не исчезала, просто притихла на какой-то срок, чтобы в середине 60-х годов нашего века проявиться в новом качестве и с новой силой.
Улица умная, умелая, многое на своем веку повидавшая, счастливая нелегким трудовым счастьем — такая улица снова поет свои песни. Создатели песен живут среди нас, ходят на работу, ездят в экспедиции и командировки, в часы пик страдают в метро, а в выходные дни гуляют по бульварам и переулкам. Действительность прожитого дня западает им в душу не только зрительным и словесным образом, она является им и в своей мелодической сути.
Так рождается песня — ее мотив, ее текст, ее интонация неотделимы друг от друга и от личности ее автора, который оказался и композитором, и поэтом, и артистом одновременно.
Творцов таких песен называют «бардами и менестрелями» — это довольно точно в смысле исторических параллелей, но излишне высокопарно и экзотично.
На наш взгляд, эти песни надо называть просто «авторскими». Мы не собираемся, как это, кстати, часто делается, категорически противопоставлять их песням, созданным вполне привычным способом: композиторами и поэтами и исполняемым певцами. Мы не воздаем хвалу одним и не предаем анафеме другие. Мы лишь хотим показать, что стихия авторского творчества, совмещающего создание и исполнение, несомненно, представляет собой интереснейшую ветвь песенного жанра и что ветвь эта способна богато и плодотворно плодоносить.
Именно поэтому за нашим круглым столом собрались авторы популярных песен: актриса театра «Современник» Людмила Иванова, драматург Александр Галич, педагог Юлий Ким, писатель Михаил Анчаров и журналист Юрий Визбор. Собрались впервые: до сих пор в многочисленных дискуссиях по поводу таких песен выступали и литературоведы, и музыковеды, и певцы-вокалисты, и инженеры-кибернетики — словом, все, кроме самих авторов.
Первым выступил Александр ГАЛИЧ:
А. ГАЛИЧ: Мелодия –
она вокруг нас
— Я думаю, что сочинение таких песен надо рассматривать как явление литературное. Постараюсь доказать, почему. На мой взгляд, лучшие из наших песен прежде всего интересны стихами, правда, существующими в неразрывной связи с мелодией. Совершенно очевидно, какую огромную нагрузку несет в подобных песнях слово, как важен в них единый поэтический стиль. В большинстве удачных песен расширяется образный круг, затрагиваются темы, которые считались совершенно недоступными песне. Посмотрите, очень многие из этих сочинений заключают в себе точный сюжет, практически перед нами короткие новеллы или даже новеллы-драмы, новеллы-повести, новеллы-притчи и сатиры. И каждая несет совершенно определенный характер главного действующего лица или, так сказать, лирического героя. В лучших песнях Анчарова, Визбора, Кима, Городницкого герой подлинный, он имеет социальное происхождение, вполне ощутимую плоть, лексику, свойственную именно ему. И этот центральный образ человека наших дней, который возникает за всеми этими произведениями, человека настоящего, много испытавшего, оптимистичного, на мой взгляд, одно из примечательных свойств наших «самодеятельных» песен.
М. АНЧАРОВ: Штамп –
это чувство напрокат.
— По-видимому, нам будет трудно отвязаться от термина «самодеятельность», — говорит Михаил Анчаров. — Но это нужно сделать. И дело вовсе не в амбиции. Просто это определенная форма устной поэзии. Иногда говорят: новая. Вообще говоря, новая, потому что забытая. Гомер называл себя певцом. Беранже писал песни в самом современном смысле слова. Для Пушкина «поэт» и «певец» понятия почти равнозначные.
Почему многие люди берутся сейчас за сочинение песен? Да потому, что в песню просится жизнь. Принято считать, что поскольку в песне внимание слушателя сосредоточено на музыке, то смысл должен быть элементарен для легкости усвоения. Но вот все мы понимаем, что это заблуждение. Нельзя противопоставить мелодичную музыку глубокому смыслу текста.
Вот так впервые прозвучал вопрос: что же все-таки побуждает людей брать в руки гитару? Тут же прозвучал ответ, неоспоримый, но несколько лапидарный — жизнь. Юрий ВИЗБОР предлагает более подробный и развернутый вариант этой мысли:
Ю. ВИЗБОР: Нужны
песни-друзья
— Я вспоминаю песни, которые были рассчитаны на грандиозное хоровое исполнение в сопровождении усиленного духового оркестра. Но уже тогда было ясно, что, кроме таких песен, песен-трибунов, песен-менторов, крайне необходимы песни-друзья. Их было мало. А вакуум необходимо заполнить. Поэтому, например, нам нравились положенные кем-то на музыку стихи Киплинга «День, ночь, день, ночь мы идем по Африке». Мы были противниками британского империализма во всех его проявлениях, но та доля романтики и прелести неизведанного, которая ощущалась в этих куплетах, импонировала нам как молодым людям.
Стали возникать свои собственные песни, вначале очень слабые, преимущественно о девичьих глазах, затем по мере возмужания и посильнее. Возможно, это началось не с Окуджавы, но именно он пробил дорогу авторским песням, утвердил их право на существование.
Авторы таких песен пишут для себя. Они не отделяют себя от тех, кто потом будет слушателем. Нельзя к тому же забывать, что наш, если так можно выразиться, потребитель песен колоссально вырос. Приезжаешь на стройку, на промысел — там такие парни, настоящие рабочие-интеллигенты. Они не хотят получать от песни простенькие пилюли незатейливых истин в целлофановом пакете.
От песни они ждут правды чувства, правды интонации, правды деталей. Авторские песни не претендуют ни на какую монополию. Они лишь должны занять свое место. Это вполне логично. Есть произведения, которые выходят на сцену в смокинге Муслима Магомаева, а есть и такие, которые вполне обходятся свитером.
А первые песни Юлия КИМА обходились тельняшками. Он преподавал историю в рыбацком поселке на Камчатке и выдумывал для своих учеников целые песенные представления: про охоту на кита, про капитана Беринга, про начало учебного года, которое касалось почти всех жителей поселка, поскольку многие из взрослых занимались в вечерней школе.
Ю. КИМ: Песню надо петь.
— Но если рассуждать более теоретически, — говорит КИМ, — то, по-моему, придется отметить, что появление авторских песен вызвано прежде всего растущими духовными интересами наших современников.
Лучшие из наших песен те, в которых найдено своеобразное неразложимое целое. Напечатанные в виде стихов, наши песни многое теряют, они непременно должны звучать. И тем не менее мы имеем дело с поэзией, потому что и сюжет, и рифма, и ритм, и мелодия служат прежде всего выявлению смысла. Однако это особая, песенная поэзия, образ которой одновременно музыкальный и словесный. Вот почему я говорю о неразложимом целом. Оно и есть наше выразительное средство.
Так была затронута одна из принципиальных проблем авторских песен. Что больше всего подкупает в них слушателей? Несомненно, доверительность интонации, ощущение, что ты познакомился с незаурядным и своеобычным человеком. Почти так оно и есть на самом деле, ибо личность автора, его человеческий, профессиональный, жизненный опыт заранее присутствует в каждой песне. Она — средство самовыражения.
Л. ИВАНОВА: Песня
пишется, как письмо
— Автор «самодеятельных» песен, — говорит ЛЮДМИЛА ИВАНОВА, — не пишет того, чего не знает. Его песни могут обладать любыми недостатками, но в неискренности, надуманности их обвинить нельзя. Они всегда искренни, потому что в их основе обязательно было нечто такое, что очень взволновало автора. Бывает, что песня настолько лична, что ее сначала не решаешься петь. Как будто выдаешь тайну. И потом начинается как бы самостоятельная, не привязанная к отдельному событию жизнь песни.
То, что одними воспринимается как неоспоримое достоинство, другим кажется вопиющим недостатком. Противники авторских песен упрекают их в чрезмерной интимности и камерности, в гармонической однотонности и минорности и даже в том, что авторское исполнение этих песен не соответствует каноническим нормам пения.
— Но надо учитывать, — отвечает Александр Галич, писавший песни еще до войны для знаменитого студийного спектакля «Город на заре», — что это явление совершенно особое и в значительной степени необычное, хотя и всемирное: вспомним хотя бы французских шансонье, английских и американских «фолк-сингеров». Во многих песнях мы уходим от стандартной куплетной формы. Песня становится историей чьей-то жизни, рассказанной песенным монологом. Из всех моих друзей, сочиняющих песни, я самый безграмотный в музыкальном отношении, но даже музыкальная — а не только литературная — сторона наших песен имеет свое оправдание. Она очень чутка к бытовой интонации наших современников. Мелодия извлекается из хождения по улицам, из поездок в метро и в автобусе. Это почти разговорная интонация, и она у всех «на слуху». Кажется, что все это ты давно уже слышал, а где — и сам не помнишь. Но если потом разложить эту мелодию с гармонической точки зрения, то окажется, что мы не такие уж плагиаторы.
Про то, «как это делается», рассказывает Михаил АНЧАРОВ (конечно, это лишь его опыт):
— Сначала пишется стихотворение, которое автору дорого. Он говорит то, что хотел сказать. Затем постепенно он эти стихи начинает скандировать. Получается какой-то напев... напев органический, вытекающий из интонации текста. Музыкальное воплощение такой песни очень часто оказывается скупым, но оно неотделимо от слов и от того, как это будет петься.
Упреки же, как мне кажется, вызваны тем, что сейчас образовался новый штамп так называемой туристической, студенческой песни, и так как они самодеятельные, то этот штамп еще хуже, чем на профессиональной эстраде, потому что штамп на эстраде не останавливает внимания, а тут останавливает. Пошла полоса салонной «томности» и инфантилизма. Штамп — это недостоверность. Это — когда человек приписывает себе чувства, которых не испытывает, а берет напрокат. Отсюда либо жеманство, либо преувеличения, либо риторика. И эту смесь сантимента, риторики и жеманства называют юношеской романтикой... Спекулировать можно на чем угодно, на романтике — тем более. Вся штука в том, что интересную вещь может сделать только интересная личность.
Поскольку нас всех интересует, как же все-таки будет с публичным исполнением этих песен, «кто возьмется», кроме радиостанции «Юность», которая положила начало, но при этом не подпустила к микрофону самих авторов, постольку заслуживают внимания следующие слова Анчарова:
— Я думаю, что из разливанного моря песен можно отобрать полсотни сочинений, которые, как говорится, останутся. Отбор должен быть жесткий, и его сделают сами авторы, которые болеют за судьбу своего искусства. У каждого из нас можно набрать несколько настоящих вещей и отбросить те, что послабее. Есть и самоповторения, связанные, как мне кажется, с временным кризисом темы. Нужно накапливать новые темы и искать новые решения.
Но пока авторы, озабоченные серьезными проблемами, будут искать новые решения, их песни будут перематываться с магнитофона на магнитофон, и по-прежнему не очень зрелые и не слишком искушенные любители будут ценить в них не поэзию и правду, а мифическую «недозволенность». Почему песня, которая отвечает потребностям людей, потребностям жизни и времени, не отвечает потребностям радио, телевидения и эстрады?
Наши гости могли лишь пожать плечами в ответ на этот вопрос.
Репортаж с пресс-конференции вели А. АСАРКАН и Ан. МАКАРОВ.
Фото В.Ахломова.
КОММЕНТАРИИ СЛУШАТЕЛЯ
ВЫ ПРОЧТЕТЕ эти стихи, но вы не услышите эти песни так, как они звучали за круглым столом, а стиль каждой песни определяется исполнительским и просто человеческим стилем каждого автора. Потому-то они такие разные.
Нужно слышать сильный, настойчивый голос Михаила Анчарова, с этой напряженной решимостью, с пафосом сопротивления, с этой характерной манерой растягивать, синкопировать и «глиссандировать» слова, чтобы по-настоящему понять, в чем там дело, в этом «Органисте». Мы печатаем эти строфы как цельный монолог, чтобы хоть как-то передать слитность чувства, насыщенность звуковой атмосферы — ее «органную» плотность, когда и гитарные аккорды, примитивные с точки зрения музыканта, выполняют ту же работу побеждающего органа в огромном переполненном зале. Эта песня захватывает, когда она оглушает.
А Юрий Визбор свою песню «Разговор» не поет, а «разговаривает», как будто в ней вообще не мелодии. Но мелодия есть, она прослушивается в аккомпанементе, и эту песню вполне можно пропеть. Можно — но не нужно. Визбор произносит слова чуть слышно и струны перебирает тоже еле-еле, и «разговорные» слова не попадают в эти переборы, а живут как будто сами, и между ними живут паузы, и в паузах — то самое чувство, которое собеседники не могут выразить словами.
Историк по образованию Юлий Ким сочинил, кроме множества других песен, цикл стилизованных «ироико-комических» песен из войны Двенадцатого года. Он и поет их с абсолютным чувством стиля, придавая солдатско-крестьянский колорит «Бомбардирам» — песне юмористической, легендарной, лукавой; уморительный переход от решительного «пли!» к тоненькому теноровому возглашению «Господь нас не оставит» производит прямо театральный эффект.
В новой песне Александра Галича, кроме речитатива, который идет в начале и в конце, слова хорошо уложены в простую легкую мелодию, но тут вся штука в том, что в исполнении автора речитативная и мелодичная интонации сливаются в одном движении, и, читая, вы обратите внимание, что не все слова укладываются в стихотворный размер. Мелодия — это то, что человек слышит в себе, в этот момент своей жизни, а слова — это импровизация, возникающая, так сказать, «во время мелодии».
Жаль, что вы не слышали эти песни вместе с нами. Вам бы понравилось.
* * *
Ю. ВИЗБОР
РАЗГОВОР
— Ну вот и поминки за нашим столом.
— Ты знаешь, приятель, давай о другом.
— Давай, если хочешь.
— Красивый закат.
— Закат-то, что надо,
Красивый закат.
— А как на работе?
— Нормально пока.
— А правда, как горы, стоят облака?
— Действительно, горы. Как сказочный сон.
— А сколько он падал?
— Там метров шестьсот.
— А что ты глядишь там?
— Картинки гляжу.
— А что ты там шепчешь?
— Я песню твержу.
— Ту самую песню?
— Какую ж еще...
Ту самую песню,
Про слезы со щек.
— Так как же нам жить?
Проклинать ли Кавказ?
И верить ли в счастье?
— Ты знаешь — я пас.
Лишь сердце прижало кинжалом к скале...
— Так выпьем, пожалуй...
— Пожалуй, налей...
Ю. КИМ
БОМБАРДИРЫ
Генерал-аншеф Раевский сам сидит на взгорье,
Держит в правой ручке первой степени Егорья.
Говорит он: «Слушайте, что я вам скажу!
Кто храбрее в русском войске — того награжу».
Драгун побьет улана,
Гусар побьет драгуна,
Гусара гренадер штыком достанет,
Хе-хе...
А мы заправим трубочки,
А мы направим пушечки:
А ну, ребята, пли!
Господь нас не оставит...
Генерал-аншеф Раевский зовет командиров:
«Чтой-то я не слышу своих славных бонбардиров?»
Командиры отвечают, сами все дрожат:
«Бонбардиры у трахтиру пьяные лежат!»
Драгун побьет улана…
Генерал-аншеф Раевский сам сидит серчает,
До своей особы никого не допущает.
Говорит он адъютанту: «Сколько вас учить!
Бонбардирам у трахтиру сена подстелить!»
Драгун побьет улана…
Генерал-аншеф Раевский любит бомбардиров!
А. ГАЛИЧ
ДОЖДИК
По стеклу машины, перед глазами шофёра
бегают дворники направо-налево, направо-налево, направо-налево.
Не летят к нам птицы с тёплого юга,
Улетают птицы на тёплый юг.
Почему-то надо бояться юза,
А никто не знает, что такое юз.
Ах, никто не знает, что такое юз.
Телефон молчит мой, а это скверно.
Я-то понимаю, что дело в том,
Ты теперь под зонтиком ходишь, наверно,
А под зонтиком трудно ходить вдвоём.
Ах, под зонтиком трудно ходить вдвоём.
И под этим дождиком мокнет муза,
И у дождика странный солёный вкус.
Может, муза тоже боится юза
И не знает, что это значит — юз.
Ах, не знает муза, что значит юз.
М. АНЧАРОВ
Песня про органиста, который на концерте Аллы Соленковой заполнял паузы, когда певица отдыхала
Рост у меня не больше валенка.
Все глядят на меня вниз.
И органист я тоже маленький.
Но все-таки я ОРГАНИСТ.
Я шел к органу, скрипя половицей,
Свой маленький рост кляня.
Все пришли слушать певицу
И никто не хотел меня.
Я подумал: мы в пахаре чтим целину,
В воине — страх врагам,
Дипломат свою представляет страну,
Я — представляю ОРГАН.
Я пришел и сел, и без тени страха,
Как молния, ясен и быстр,
Я нацелился в зал Токкатою Баха
И нажал басовый регистр.
О, только музыкой, не словами
Всколыхнулась земная твердь.
Звуки поплыли над головами,
Вкрадчивые, как смерть.
И будто древних богов ропот,
И будто дальний набат,
И будто все великаны Европы
Шевельнулись в своих гробах.
И звуки начали души нежить.
И зов любви нарастал.
И небыль, нечисть, ненависть, нежить
Бежали, как от креста.
Бах сочинил, я растревожил
Свинцовых труб ураган.
То, что я нажил,
Гений прожил,
Но нас уравнял орган!
Я видел — галерка бежала к сцене,
Где я в токкатном бреду.
И видел я: иностранный священник
Плакал в первом ряду.
О, как боялся я не свалиться,
Огромный свой рост кляня,
О, как хотелось мне с ними слиться,
С теми, кто вздев потрясенные лица,
Снизу вверх
Глядел на меня!
Песня — единая и многоликая. Анчаров М. Песня про органиста... («Рост у меня не больше валенка...»). Визбор Ю. Разговор («Ну вот и поминки за нашим столом...») Галич А. Дождик («По стеклу машины перед глазами шофера...») Ким Ю. Бомбардиры («Генерал-аншеф Раевский сам сидит на взгорье...») / Репортаж с пресс-конференции вели А. Асаркан и Ан. Макаров. Фото В.Ахломова. // «Неделя». — 1966. — №1 (26.12.65 — 1.01.66) — С. 20 — 21. — (Круглый стол «Недели»).
