В своей работе мы ориентировались на московские и ленинградские клубы самодеятельной песни, а из слетов и фестивалей чаще всего посещали московские (весной) и калининские (зимой).
Воспоминания о прежних фестивалях и слетах кажутся настолько сказочными, что только фотографии и ленты «Красногорска» заставляют нас поверить в их необыкновенность.
Незабываемые московские слеты в день рождения Б. Окуджавы, 9 мая, остались в нашей памяти праздниками на всю жизнь! В то время мы, иногородние, сидели на телефонах и ожидали подтверждения даты, хотя все знали, что в День Победы и день рождения Б. Окуджавы слет непременно состоится. Однако попасть туда было нелегко. Сначала посылался список делегации (а нас всегда было 16 человек), где против каждой фамилии стояла приписка, что именно будет делать на слете упоминаемый в нем ярославец (автор, исполнитель, фотограф, художник и т.п.). Ни одного бездельника рядом!
Для меня навсегда запомнилась наша первая поездка на 20-й слет в 1977 г.
Зав. кафедрой биохимии профессор И.В. Федоров согласился отпустить меня в пятницу с группой студентов при /165/ условии, если я увезу с собой б кроликов из кафедрального вивария. Кролики были контрольные, чистые, но кормить их в мае месяце было не положено. Опыт кончился — значит кролики не существуют!»
«Вы можете не приходить в пятницу, если здесь не будет этих кроликов. В противном случае — как всегда жду Вас на работе!» — поставил точку в нашем разговоре начальник. Безвыходное положение и большая ответственность как руководителя делегации заставили меня несколько часов подряд ползать на коленках с молотком по виварию и впервые выступать в роли палача. Когда я закончил свое черное дело, времени оставалось совсем немного, и я с мешком кроликов только и успел заехать домой, кинуть убиенных животных в абалаковский рюкзак и, не переодеваясь, мчаться на вокзал. В то время с билетами на Москву было весьма трудно: их баснословная дешевизна порождала массу желающих побывать в столице, тем более в выходные дни. Порядка в очереди не наблюдалось, и все настырно лезли к кассе. Однако висящие на нас палатки, спальники, гитары никому не позволяли даже мысленно пробраться к ней. Спас положение Леня Вейсблат. Отойдя в сторону, он вдарил по струнам и голосом А. Макарсвича закричал: «Все очень просто, сказки — обман!» На немыслимые звуки все стоявшие в зале закрутили головами. Этим воспользовался кто-то из наших, в мгновение ока он оказался у кассы и сразу же купил 16 билетов. Когда головы зевак повернулись обратно, мы были уже на перроне. Но, увы! Очевидно, кассир, тоже заслушавшись Леню, продала билеты на несуществующий поезд! Однако ребят было уже не остановить. Они подбежали к почтово-багажному вагону, внушили остекленевшему проводнику, что это их вагон, быстро загрузились и приветливо /166/ махали мне рукой... Почтово-багажный поезд тронулся. Я осмотрелся. В вагоне было темно и неуютно, но он вез нас на слет. Первым около Москвы проснулся проводник. Он был искрение удивлен, что среди ящиков откуда-то появились 16 человек с гитарами и рюкзаками. Когда прошло его недоумение, он быстренько собрал с нас деньги за проезд и высадил где-то на запасных путях, предварительно припугнув, что нахождение нас как посторонних лиц в багажном вагоне сродни определенному тюремному сроку!
Добравшись на встречу с другим проводником, уже не железнодорожным, а КСПешным, мы стали с ним бегать по станциям метро. Нас предупредили, что этот проводник, общий на Ярославль и Кострому, с одной стороны, должен доставить нас на слет, а с другой — попытаться «потерять» делегацию! Например, в метро он ждал объявления «двери закрываются» и неожиданно вскакивал в вагон. Но мы умудрялись-таки с рюкзаками прошмыгнуть мимо смыкающихся дверей. Наконец-то, выдержав эти гонки, мы вышли на площадь перед Рижским вокзалом. И тут начался дождь. Все подняли капюшоны, и площадь стала неузнаваемой, а проводник — невидимкой. А без него в электричку, везущую на слет, не пропустят. Но тут нам улыбнулась удача! В костромской делегации была девочка в модной кепочке из брезентухи. Она не захотела прятать под капюшон такую красу, и это нас спасло. Мы ринулись к ней, зная, что проводник должен быть где-то рядом. Так оно и оказалось. Наша делегация опять ехала на слет!
Вот прошло уже столько лет, а у меня перед глазами стоит наша неизвестная спасительница, которая даже не подозревает, что в КСП г. Ярославля кто-то ее вспоминает! Однако все мои попытки найти эту девушку через костромичей, к сожалению, не увенчались успехом.
/167/
А в тот день нас ожидали поездка на специально арендованной электричке, пеший марш по пересеченной местности и наконец-то лес, костры, дымы, каши...
Кстати, костры московских слетов обладали какой-то необыкновенной притягательной силой. Каждый из них представлял собой маленькое отражение быта тех мест, откуда приехали ребята с рюкзаками и палатками. Посидев на бревнышках с хозяевами огня, можно было временно перенестись в мир их городов, пожить их помыслами и заботами, а если обойти еще десяток-другой подобных костров — убедиться в том, что движение КСП нашло чудесных сподвижников в лице тех, кто сидит перед тобой и перебирает гитарные струны.
По правде сказать, наша первая стоянка отличалась от других хотя бы тем, что в котелке варились не каши-концентраты, а привезенные кролики, члены делегации тщательно дезинфицировали свои руки спиртом, щедро пропитывая им марлевые салфетки. На запах спирта и вареных кроликов потянулись, пожалуй, все, у кого в порядке было с обонянием. Впечатление собравшихся вокруг нашего костра усиливалось от вида руководителя делегации в белой сорочке с галстуком. И это на фоне выгоревших и заштопанных штормовок! Сначала раздался шепоток: «Эх, если бы эту марлю отжать!» Потом, перекрывая недовольное ворчанье толпы, кто-то сурово произнес: «Мы понимаем, что у вас сухой закон, но он не должен поражать окружающих своей жестокостью!»
Лет через двадцать мне рассказывали о ярославской делегации примерно следующее:
«Говорят, у ярославцев был своеобразный руководитель — весь в белом и при галстуке! А варили они вместо каши... кроликов! И спирт не пили, а ...полоскали в нем руки! Представляешь?» Я недоверчиво покачивал головой и искренне удивлялся:
— Нет, такое немыслимо даже представить!
— Конечно, немыслимо! Но народная молва...
На московских слетах мы восхищались всем: трассированными улицами, сценами, красочными щитами, прожекторами, радиоаппаратурой и т.д. В свою очередь, и москвичам нравился наш клуб. Директор Московского городского клуба самодеятельной песни Михаил Баранов дважды приезжал к нам в гости, рассказывал об авторах, читал их анкеты и привозил интересную литературу о самодеятельной песне. Помню, в анкете Б. Окуджавы на вопрос о любимом занятии значилось: «Мытье посуды!» После таких слов все окружающие вмиг стали примерными домохозяевами! Кстати, сам Б. Окуджава не очень-то приветствовал свое появление на слетах. Однажды он даже сказал в шутку: «Весь КСП построен на моих костях!» Конечно, делая скидку на возраст и здоровье Булата Шалвовича, организаторы слетов непременно старались восполнить его отсутствие исполнением песен знаменитого барда. На главную сцену выходили гитаристы, и тысячи собравшихся пели окуджавские «Союз друзей», «Молитву», «Здесь птицы не поют» и т.д. Это был потрясающий по своему воздействию на КСПешников хор единомышленников!
Не надо полагать, что слет — это только установка палаток и разведение костров. Это был тщательно спланированный выезд за город нескольких тысяч почитателей СП.
/171/
Некоторые из них приезжали даже из самых отдаленных городов Советского Союза.
Организация слетов была на высшем уровне, а сами его устроители вызывали восхищение. Вполне естественно, что ответственные за слет не хотели видеть рядом с собой людей, далеких от песни, праздношатающихся и пьяных. Для их обозначения применялось хлесткое слово «хвосты». «Хвосты» стремились попасть на поляну слета как на обычный пикник. Они не признавали никаких правил, установленных Московским КСП, и пытались всеми правдами-неправдами проникнуть на сбор КСПешников. Вооруженные запрещенными тогда радиостанциями (о сотовых телефонах в то время даже речи не было!), «хвосты» блокировали все выезды из Москвы, и если добираться на место слета автобусами, проехать мимо них не представлялось возможным. Они держались на определенном расстоянии от транспорта клубов, а те, как в детективе, через определенное время вскрывали конверты с очередными указателями действий: доехать до колодца, набрать скорость, резко повернуть налево около одиноко стоящей березки и т.д. Было в этом что-то интригующее, напряженное и позволяющее расслабиться, только услышав команду: «Ярославцы, вы располагаетесь в кусте «Сокол»!» Куст... Нам очень нравилась шуточная расшифровка этого слова: коллективное управление самодеятельным творчеством. За названиями кустов («Разгуляй», «Лефортово», «Беляево», «Охотный ряд» «Паноптикум» и др.) стояли необыкновенные ребята, с которыми нам потом довелось познакомиться поближе, — заботливые, всегда готовые прийти на помощь, будь то установка палаток, приготовление пищи или разъяснение самой сути праздника. Первое впечатление от слетов: десятки и тысячи костров, /172/ и у каждого двое-трое суток непрерывно поют. А все вокруг ходят с магнитофонами, микрофонами-удочками, что-то слушают, записывают и засыпают стоя, не выпуская из рук свои пссенно-рыболовные снасти. А потом дома прокручивают свои записи и снова погружаются в воспоминания о встрече с друзьями. Для кого-то может представлять интерес и такая информация: по лагерю передвигаются огромные потоки людей, палатки распахнуты, вещи, часы, магнитофоны, приемники — все лежит на виду, и нет никаких разговоров об их исчезновении!
Следует добавить, что избавление от «хвостов» волновало организаторов слета и при использовании железной дороги в качестве КСПешного транспорта. При посадке в вагоны устраивались целые кордоны из студентов физкультурного института и бывших десантников. Электричка увозила КСПешников куда-то за два-три часа от Москвы. Обычно заказывалось три состава, но железная дорога упрямо присылала только один. Набивались в вагоны так, что места под лавками были самыми желанными. После электрички был 12-километровый переход по бездорожью до места слета. Конечно, некоторые ставили под сомнение целесообразность подобных переходов, ссылаясь на то, что после таких испытаний нелегко, сбросив рюкзак, бежать на выступление к сцене слета. А что касается «хвостов», то они, несмотря на все наши ухищрения, все-таки проникали на заветную поляну. И тогда над лесом по динамикам разносилось: «Группа «Сборная леса»! Срочно собраться у штабной палатки: будем рубить «хвосты»! Ребята из «Сборной леса» подходили к успевшим принять на грудь «хвостам» и предлагали немедленно уехать. В противном случае... Нет, драк и избиений не было, если кто-то и подумал об этом!
/173/
А вот в Киеве однажды пошли на такой эксперимент: место слета оцепили владельцы собак со своими питомцами, посему слет прошел чудесно, и ни один «хвост» туда не попал. Но зато какой был резонанс в прессе, как она вволю разгулялась! Небезынтересно, что наибольшим успехом пользовалась концлагерная лексика!
Когда ты приезжаешь на слет впервые, то, разумеется, никого не знаешь. А через несколько поездок узнаешь почти всех, и тебя тоже встречают как старого знакомого, несмотря на то, что вокруг расположилось несколько тысяч КСПешников.
Конечно, ни в какое сравнение не шла самоотверженность руководителей слета и мелкая пакостность некоторых его участников, желающих во что бы то ни стало выделиться из общей массы. Ну, например, выходит на сцену молодой человек и говорит: «По программе я должен петь лирическую песню, а я вам спою про Генерального секретаря ЦК!» Поляна взвывает: «Какой смельчак!» Смельчак проблеял нечто сумбурное, примитивное и спрятался за чужими спинами, а расплачиваться за этот «смелый поступок» потом приходилось организаторам слета. Перед ними неоднократно ставился даже такой вопрос: «А допустимо ли собирать в лесу такое количество думающих людей?»
Самое запоминающееся зрелище слета — факельное шествие. Все его участники выстраивались в бесконечную колонну, получали факелы и шли все той же нескончаемой колонной. Огонь был виден даже за горизонтом, если для полной темноты можно употребить подобное слово.
Бегал Игорь Каримов, командовал через мегафон Аркадий Гербовицкий, собирал исполнителей Олег Чумаченко. Все это созерцал директор городского клуба Михаил /174/ Баранов. И, конечно же, не обходилось без энтузиаста орг-сектора Наташи Вороновой!
Познакомившись с организаторами слета и сфотографировав их, мы сделали фотомонтаж и, снабдив его соответствующими подписями, отправили свое творение в Московский городской клуб СП на Трофимова, 33. Начинали с посвящения Игорю Каримову:
Что там Муслим, Бюль-бюль, Аджика-Симов
В эстрадной примитивной суете?
Для нас авторитет Эльдар Каримов —
Идейный вдохновитель КСП!
Подобные четверостишия мы сочиняли многим новым знакомым по слету и потом вместе с фотографиями отправляли адресатам.
Стоянку нашего клуба можно было в темноте различить по маячку, проблескивающему на мачте. А днем на веревке над палатками, подобно белью, раскачивались запаянные в полиэтиленовые пакеты листы ватмана с шаржами на известных бардов или на темы их песен. Сами шаржируемые не скрывали улыбок и удовольствия от увиденного. Вся эта прелесть была талантливо выполнена Еленой Кузьмичевой.
<…> /175/
В кн.: Исаханов А.Л. Гори, огонь, гори. История Ярославского КСП. -- Ярославль: ИПК "Индиго", 2008. -- С.165.
