СЛОВО О ПЕСНЕ
М.Львовский
Н.Богословский
В одном газетном фельетоне очень живо описывалось, как молодые ребята-туристы в вагоне электрички привели в смятение пассажиров своим песенным репертуаром. Сначала всё шло хорошо: спели "Глобус", "Бригантину", но потом... "Лохматый парень с гитарой в рваной штормовке, надетой прямо на голое тело, в кокетливо повязанной на шее девичьей косынке, стал с чувством выводить какую-то белиберду". "Блатную лирику" под гитару сменила лихая песенка о кузнечике коленками назад, о каком-то Афанасии "восемь на семь", о пятой точке и унитазе".
Автор фельетона — мастер спорта М.Азарх приходит к обычному в этих случаях выводу: мало туристских песен... Надо заполнить брешь, и всё будет в порядке. Конечно, в фельетоне не говорится о том, что лохматые парни с гитарами встречаются не только среди туристов... А школьники, сытые по горло бесчисленными "Дорожно-пионерскими", нет-нет, да и затянут какого-нибудь своего "Афанасия".
Мы подозрительно охотно соглашаемся с тем, что у нас не хватает туристских, студенческих, любовно-лирических, шуточных или каких-либо других песен. Устно и печатно заявляя об этом, обещаем заполнить очередную брешь, дабы в неё не прорвались "суррогаты".
Менее охотно мы признаёмся в том, что десятки новых песен такого "специального" назначения никто петь не хочет. Забывая об их существовании, мы снова нападаем на "суррогаты" и произносим привычное: "Свято место пусто не бывает".
А может быть, стоит присмотреться к "суррогатам", чтобы точнее определить "свято место"? Все ли секреты популярности "суррогатов" можно объяснить дурным вкусом? А что если безымянные авторы пусть грубо, неумело, порой безграмотно, но удовлетворяют какие-то вполне законные, но не угаданные нами требования молодёжи?
В начале своего фельетона М.Азарх цитирует песенку "Глобус", которая ему нравится. Он даже называет её гимном туристов. Вспоминает и знаменитую "Бригантину". Она ему тоже нравится. Но ведь и "Глобус" и "Бригантина" по своему происхождению и образу песенной жизни принадлежат как раз к той категории песен, которые принято считать суррогатами. Может быть, для выяснения вопроса стоит присмотреться к судьбе этих песен, тем более, что первые строфы «Глобуса» в 1947 году сочинил один из авторов этой статьи, М.Львовский, а "Бригантину" ещё до войны — поэт Павел Коган, с которым ему довелось дружить.
"Глобус" написан по просьбе студентов выпускного курса ГИТИСа для их дипломного спектакля "Старые друзья". Студенты потребовали, чтобы песенка пелась на мелодию "Шофёрши", в конце тридцатых годов сочинённой талантливым Яном Сашиным. "Шофёрша" была популярна среди студентов Литинститута им.Горького:
Я люблю шофёршу крепко, робко,
Ей в подарок от меня коробка,
А в коробке, например, манто вам
И стихи поэта ЛермонтОва.
Не правда ли, похоже на белиберду? Но дело в том, что песня Яна Сашина была пародией. Она пародировала припев иронической песенки М.Светлова, где настроение "сугубо-лирических" запевов:
За зелёным забориком
Ты не можешь уснуть...
каждый раз в припевах взрывалось такой нарочито-изысканной "томностью", удесятерённой составными рифмами, что иронический авторский подтекст невольно заставлял вас улыбнуться:
И тогда под звуки мандолины
Мы уйдём с тобой в туман долины,
Чтобы в медленном кругу гавота
Терпеливо ожидать кого-то.
Ироническая песенка и пародия на неё — вот истоки "Глобуса". Мы убеждены, что именно такая несерьёзная предыстория этой песни причина того, что уже через год после закрытого выпускного спектакля в ГИТИСе "Глобус" запели туристы, постепенно присочиняя бесконечное количество вариантов.
Строчки Я.Сашина "А в коробке, например, манто вам и стихи поэта ЛермонтОва", звучавшие в ушах, уберегли автора от "насупленных бровей", и поэтому в "Глобусе" демонстративно отсутствует почтение к параллелям и меридианам земного шара, что, естественно, импонирует туристам:
И мелькают города и страны,
Параллели и меридианы.
В первой же строфе "Глобус крутится-вертится, словно шар голубой", путь не очень ловко, но всё же предлагается (как и в песнях Светлова и Сашина) задача на тонкость восприятия: хорошо знакомый, но не очень понятный "шар голубой" из старинной песни надо как-то соединить в своём воображении с глобусом. Лохматому парню с гитарой оказано интеллектуальное доверие. В эти игры он играет. И, конечно же, он воспринимает поставленную задачу как своеобразный "пароль", свидетельствующий о том, что песня "своя", что в ней будет какой-то подтекст, который ему доверено вскрыть.
"Пароль" и подтекст перешли в "Глобус" по наследству, как отзвук песен Светлова и Сашина — поэтов, понимающих, что без этих качеств подобные песенки не живут.
Знают это и авторы многих суррогатов. Слушая в вагоне электрички бессмысленную "Афанасий восемь на семь", пассажиры могли заметить, что все поющие при этом упивались общностью своего отношения к бессмыслице, а не собственно бессмыслицей. Подобные песни, как бы ни были плохи, всегда написаны с расчётом на то, что поющие будут, разоблачая все их несуразности, получать удовольствие от постижения характерности их героев. Способность получать такое удовольствие возвышает, а не унижает поющих, и они, объединенные этой способностью, победоносно поглядывают на окружающих, поскольку, по их гордому убеждению, окружающие не чувствуют подтекста, не знают "пароля".
То, что дело обстоит именно так, подтверждает сложенная самими туристами шуточная песенка, которую они назвали "Обвинительная". Там есть такие строки:
Зайчиха шепчет: "Чей это гам?
Он нам ужасней чем выстрел..."
Заяц спокойно ответил: "Там
Поют у костра туристы".
Хриплые песни в вагоне звучат,
Старушки крестятся истово.
Небрежно бросил бывалый солдат:
"Это, должно быть, туристы".
Ребята всё понимают, и, несмотря на сладость этакой горделивой обособленности туристского братства, относятся к ней иронически.
А "Бригантина"? В своё время поэту Павлу Когану, студенту ИФЛИ, а впоследствии Литинститута им. Горького, здорово доставалось за "капитана, обветренного как скалы". Ещё бы: отход от жизни в сомнительную экзотику, стивенсоновщина, гумилёвщина, гриновщина, душок "Смуглых Джонов" и песенок Изы Кремер. Но ведь "Бригантина" — тоже песня с паролем и подтекстом. Не мог Павел Коган, поэт-комсомолец, написавший о том, что "мальчики иных веков наверно будут плакать ночью о времени большевиков", вдруг, ни с того ни с сего, всерьёз шарахнуться от жизни в экзотику:
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза,
В флибустьерском дальнем море
"Бригантина" поднимает паруса.
Подозрительно пышно для такого поэта, каким был Павел Коган. Конечно же, сочиняя песенку про "флибустьеров и авантюристов по крови упругой и густой", он знал, что делал. Ведь "флибустьерский" арсенал — это "пароль", по которому поэт предлагал сверстникам, читавшим в детстве Майн Рида и Буссенара, — узнать "своего". А песня призывала не изменять романтике детства в главном, в том, что им ещё предстоит совершать.
"Бригантину" поют вот уже более двадцати лет — "пароль" действует точно и до сих пор.
Прежде чем "Бригантина" была, наконец, издана, её полностью цитировали в своих прозаических произведениях многие молодые писатели, как одну из самых популярных песен молодёжи. А Гладилин даже назвал свою повесть "Бригантина поднимает паруса". А недавно, как сообщает "Московский комсомолец", на целине вырос пока ещё палаточный город МАИ-строй, в котором живут и работают студенты "самолётчики". Они назвали свой город "Бригантина". Вечером там "зажигают костры, — пишет "Московский комсомолец", — и поют грустную и мужественную песню о том, что "в дальнем синем море Бригантина поднимает паруса", о той самой бригантине, в честь которой назван город. Город с большим будущим".
Интересно, что в последние годы появилась ещё одна студенческая песенка — на наш взгляд, пытающаяся повторить успех "Бригантины". Это гораздо менее популярная "Ассоль", состоящая целиком из прямых ссылок на "Алые паруса". Ни в тексте, ни в мелодии песенка не содержит "второго плана". У Когана экзотическая пышность — "пароль", а в этой песенке — содержание. Думается, что поэтому "Ассоль" долго не проживёт.
Итак, "Глобус" и "Бригантина" — песни с подтекстом, "паролем", которые объединяют сначала авторов со слушателями, а потом слушателей, ставших исполнителями, — между собой. Так называемая "бытовая" песня, о которой идёт речь, как известно, жанр в своём роде единственный, где "потребитель" произведения искусства для того, чтобы насладиться им до конца, должен непременно стать его исполнителем. Такое "потребление в исполнении" чаще всего происходит в компании, т.е. в составе импровизированного хора. В этом смысл и предназначение бытовой песни. Поэтому-то одно из главных требований искусства — объединение людей — в бытовой песне должно проявляться более непосредственно, ощутимо, можно даже сказать, обнажённо.
Если песне не удаётся подобное непосредственное, ощутимое объединение людей, она не песня.
Лохматый парень с гитарой пел не только "Глобус", "Бригантину", блатные песни и "Афанасия", предъявляющие точный, но как бы "цеховой пароль". Он любит и "Песню о тревожной молодости" — о чём свидетельствует автор фельетона. Мы уверены, ему нравятся и "Подмосковные вечера", и "Песня юных спартаковцев", и "Гимн демократической молодёжи", и многие другие песни с самым широким адресом, гражданский пафос которых или их высокий лиризм выполняют задачу объединения поющих, перешагнув через "цеховые" преграды. Таких песен у нас немало, но сколько бы их ни было, они не заполнят ту брешь, в которую просочился "Афанасий". Не это "святое место" заполняют суррогаты. Во всяком случае, мы не знаем ни одного "суррогата", написанного на тему "Гимна демократической молодёжи". Они пристраиваются вслед за "Глобусом" и "Бригантиной", выбивая из этого ряда десятки профессиональных "туристских-походных", "шуточных-лирических", "весенних-студенческих" и т.д., "пароля" вовсе не имеющих или предъявляющих фальшивый "пароль". А может быть, надо стремиться к созданию песен только перешагивающих через "барьеры", песен высоких жанров?
Вся история бытовой песни, её специфика отвергают подобное предположение. Стихи писались о бурлаках, о ямщиках, а песни неспроста были ямщицкие, бурлацкие. Стихи писались о бурных плясках, о пирушках, о смерти, а песни были танцевальные, застольные, погребальные. Это самоотверженное стремление бытовой песни служить народу, засучив рукава поэтических одежд и, по выражению Маркса, даже "разделяя его предрассудки", стремления пригодиться народу во всех случаях жизни — душа песни.
Почему же получается, что "Гимн демократической молодёжи" служит народу, а песни иных жанров, песни конкретного предназначения, дорожные, спортивные, шуточные и т.д. оказываются столь немощными? Почему у многих таких песен фальшивый "пароль" и вместо них молодёжь предпочитает петь белиберду?
Те задачи на "особенность" восприятия, которые задают "Глобус" и "Бригантина", робки по сравнению с предлагающимися в некоторых суррогатах.
Кузнечик коленками назад — тонкий и очень меткий зрительный образ.
"Ко мне подходит санитарка", поётся в "Афанасии", а дальше следуют скобки и в тексте и в музыке. (Звать Тамаркой)
Этот приём проводится через всю песню:
Срублю я домик
(Восемь на семь).
И это помимо более или менее точной иронической языковой характеристики персонажа, от имени которого ведётся рассказ. Вполне достаточно "работы" для лохматого парня с гитарой. Тем более, раз уж он для того, чтобы до конца насладиться песней, должен непременно стать её исполнителем, так надо исполнять!
От подтекста недалеко до роли, образа.
И вот уже лохматый парень в рваной штормовке надевает на голую шею девичью косынку, потому что он — исполнитель, актёр.
Так "Афанасий", несмотря на всю его пошлость, стал своеобразным остро-характерным "амплуа", причём амплуа постоянным, т.е. таким, для которого сочиняются всё новые и новые тексты. Фольклористам известно это явление Они, например, могут привести множество непрофессиональных "продолжений" острохарактерных Тёркина и Фомы Смыслова. На счету пресловутого "Афанасия" есть даже "египетский" вариант:
Летят по небу самолёты
(бомбовозы)
И сыплют бомбы на канал
(на Суэцкий),
А я на крейсере "Суворов"
("Александр")
Из Порт-Саида уплывал...
Даёт ли остро-характерный материал какая-нибудь "шуточная-лирическая"? Безусловно, не даёт. Её авторы либо сочиняют эту "шуточную", пользуясь приёмами песен общих, героических, лишив своё произведение характеристики, либо подсунут характерность из привычного арсенала "парней с гармошками".
В трагедии "благородный" герой — роль, её все мечтают сыграть; в более "низких" жанрах это "голубой" образ — все актёры отказываются. Ну, а играть "парней с гармошками" молодёжь не хочет — скучное амплуа.
Подтекст, песня-роль, даже песня-спектакль традиционны для русской классической песни.
"Летят утки и два гуся, кого лЮблю не дождуся" — блистательно не потому, что эти строки сами по себе таят какой-то поэтический смысл. Поэзия в образе девушки, которая могла так сказать.
Ах, ты сукин сын, камаринский мужик,
Задрал ногу и по улице бежит.
Не ищите в тексте поэтических откровений, они за текстом, который тоже "работает" на сказочный образ.
"Из-за острова на стрежень" — это уже песня-спектакль, где не одна роль, а несколько, включая Фильку-чёрта, который, как и положено статисту, не произносит ни одного слова. Вспомните, как поют эту песню старики:
"На переднем Стенька Разин" — играют Разина, развалившегося на персидском ковре.
"Свадьбу новую справляет" — играют всю загулявшую вольницу. А что делается, когда: "И могучею рукою обнял персиянки стан"?! Не говоря уже о прямой речи: "Эй, ты Филька, чёрт, пляши"!
Песен-спектаклей с острой драматической и даже трагической ситуацией много среди старых революционных песен и песен гражданской войны. Помните:
Под частым разрывом гремучих гранат
Отряд коммунаров сражался.
Под натиском белых, наёмных солдат
В расправу жестоку попался.
Когда старик-генерал выходит навстречу окружённым коммунарам, чтобы "суд объявить беспощадный" и восклицает: "Вы землю просили, я землю вам дал, а волю на небе найдёте", каждый поющий эту песню не ждёт, что будет дальше, потому что знает сюжет, он пел её много раз; его волнение в этот момент — волнение участника трагического спектакля.
Песен-трагедий множество и в русском фольклоре и в профессиональном песенном творчестве. С этой точки зрения чрезвычайно характерно, например, что именно такой трагедийный образ, как лермонтовскую царицу Тамару, народ сделал героиней популярнейшей когда-то песни.
Лучшие советские поэты-песенники и, в первую очередь, Михаил Исаковский, в своё время создали блистательные характерные песни-роли:
В каждой строчке
Только точки,
Догадайся, мол, сама...
И кто его знает,
На что намекает...
А его песня-спектакль:
Дан приказ ему на запад.
Ей — в другую сторону...
В 30-x годах эту песню некоторые музыкальные коллективы даже пытались исполнять по ролям.
Голос от автора пел:
Уходили расставаясь,
Покидая тихий край...
Потом вступал герой:
Ты мне что-нибудь, родная,
На прощанье пожелай.
Потом снова автор:
И родная отвечала...
Тут вступал женский голос:
Я желаю всей душой...
Это было далеко не безупречно по вкусу, но сама попытка очень примечательна.
А многие песни Лебедева-Кумача: "Почему я водовоз", "Если хочешь быть здоров", Долматовского: "У меня такой характер", "За городом Горьким, где ясные зорьки", в которых использована характерность городского романса!
Мы употребили слово характерность, чтобы не произносить подозрительного «стилизация». В песне то, что в иных жанрах мы называем этим ругательным типом, часто служит "паролем", как, например, в той же "Бригантине". Я.Шведов написал своего незабываемого "Орлёнка" для исторического спектакля по пьесе М.Даниэля. Он старался воспроизвести в ней поэтику песен гражданской войны, но мы поём её не как историческую, а как современную, где стилистика — "пароль", так же, как во многих наших песнях о мире, "пароль" — интонации старых революционных песен или песен борцов Рот-фронта, исполнявшихся Эрнстом Бушем.
Однако с каждым годом песен-ролей становилось всё меньше и меньше. К ним установилось неправильное отношение. Критики впрямую искали "поэтичность" в каждой строчке, не желая улавливать подтекст. Слова, работающие "на образ", приписывались автору (как это было и в драматургии).
Исходя из того, что песня является голосом народа, одна солидная газета с негодованием процитировав эстрадную песенку Масса и Червинского о том, как шли "он, она и проливной дождик, дождик", воскликнула: "И это вы выдаёте за голос народа"?!
Вместо того, чтобы заметить и поддержать такое, всегда радостное в искусстве событие, как появление в русле старинных традиций новых качеств, критики обрушились именно на эти новые качества. Например, критик Апостолов, сетуя не страницах "Советской культуры" по поводу нехватки монументальных маршевых произведений для хора (в них-то как раз мы недостатка в те годы не испытывали), писал с огорчением, что появилось слишком много всяких свадебных, застольных, студенческих, любовных и тому подобных песенок. Иными словами, он рубил бытовую песню под корень, потому что, как было уже сказано, именно в традиционной конкретной предназначенности бытовой песни, уже своим названием указывающей, кто и где, при каких жизненных обстоятельствах должен её петь, часто скрыта душа песни. (Кто — ямщик — "ямщицкая", где — на свадьбе -"свадебная"). Апостолов не заметил, что советская песня на вопрос кто — стала отвечать по-новому: не традиционный ямщик, а лётчик, машинист, моряк, шофёр ("Песенка лётчика", "Песенка моряка", "Песенка шофёра" и т.д.) На вопрос где — советская песня тоже отвечает по-новому: не только за столом, но и в туристском исходе, на стадионе, на празднике урожая, сегодня — в космосе. ("Походные", "Урожайные", "Стадионные", сегодня — "Космические"). Надо бы радоваться, надо бы изучать: какие качественные изменения внесло наше время в старинную традицию, берущую своё начало ещё в обрядовых песнях, — а критик огорчился. Вместе с ним огорчились и редакторы радио, музгиза, эстрады, а вы понимаете, что это значит.
Критики обрушились на драматических актёров, особенно на М.Бернеса, за разговорную манеру пения, увидев в ней французский "дизез", тогда как ещё в XIX веке Н.М.Лопатин — известный знаток русской песни, указывал на то, что "народный певец сказывает песню, то есть столько же её поёт, сколько говорит". Шуточные характерные народные песни в исполнении певцов, предпочитавших вокал выразительности, потеряли юмор. А когда очень игровую, с тонкой нюансировкой, песню не то про красавицу, не то про серых зайцев, которые "выбегали и все побеги поломали", или ехидную "Было у матушки семеро зятьёв" стали громогласно выкрикивать монолитные хоры, без всякого чувства рявкая: "Макарке в шею, Захарке в шею...", это не могло не охладить у молодёжи интерес к русской народной песне.
Были причислены к суррогатам: "Бананы ел, пил кофе на Мартинике…" "А помирать нам рановато..." "Шаланды, полные кефали..." и многие другие. (Мы называем песни по наиболее известным строчкам, чтобы вы их вспомнили). Заметьте, все песни характерные, песни-роли. Это происходило по тем причинам, которые во времена культа личности обескровливали всё наше искусство. Драматичность, острый конфликт начисто вытравлялись из песни. Однако, если в театре уже давно ведут борьбу с "теорией бесконфликтности", в песенном творчестве этого не происходит, и многие ошибочные критики и предрассудки мешают развитию нашей бытовой песни.
Пуританский взгляд на песню привёл к тому, что единственный приём характерности — внесение в поэтический текст бюрократизмов, казалось, исчерпанный М.Исаковским ещё в стихах двадцатых годов ("Мы гуляли по лесам местного значения"), безраздельно царствует в нашей песенной лирике:
Любовь, друзья, вопрос такой,
Который всех касается...
Ты учти, что немало других
На меня обращают внимание... и т.д.
Отбери эту единственную, теперь уже небогатую характерность, и песни станут плоскими, как кирпичи. Разве что индивидуальности исполнителей Л.Утёсова, К.Шульженко на некоторое время привлекают к ним внимание, и слушатели, придя домой и став исполнителями, воспроизводят характерность любимых артистов. Особенно им нравится, когда любимые артисты поют песенки о городах. Сколько их о красавице Одессе, Ростове, Тбилиси и т.д. Думается, что любовь эта объясняется не только привязанностью слушателей к Ростову, Воронежу или Саратову. Дело ещё и в том, что песенки о городах накопили стилистический опыт шуточной и лирической любовной песни (острые ритмы и мелодии, аналогичные стихи), именовавшиеся долгое время пошлостью. Полностью перекочевав под надёжное укрытие из названий городов, этот опыт сделал такие песни особенно популярными. И поют их на эстраде в той манере, которая больше соответствовала бы песням о неудачных свиданиях, печальных разлуках и т.д. и т.п. Но тоска по Одессе может быть даже "томной", а по Маше или Тоне — упаси Господи!
Одним словом, лохматому парню с гитарой исполнять нечего не потому, что для него мало пишут. Для него пишут не так. Ему уже в шестидесятом году издательство "Молодая гвардия" предлагало прислушаться к таким образцам современного народного творчества:
Ой-ли, ой-люли! Во Сибирюшке родной...
Как в колхозе-то моём (да),
В укрупнённом дорогом (да)...
Или:
Мой милёнок завлекательный такой.
Тракторист он, да и парень холостой.
Лохматый парень с гитарой — исполнитель, актёр, а это не его амплуа. Конечно, он предпочитает Булата Окуджаву, как бы его не уверяли, что;
Тракторист он, да и парень холостой –
это народно, а не пошло, а:
Я всё равно паду на той,
На той единственной гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся молча надо мной -
это пошло, а не народно.
Откуда он взялся, этот Булат Окуджава, и почему на его долю выпал несомненный успех, который так "удобно" и так "спокойно" можно называть незаслуженным или попросту отрицать? Талантливый, а главное, отлично чувствующий душу песни поэт, он просто подобрал всё то, от чего так не по-хозяйски отказалось в последние годы наше профессиональное песенное творчество.
Подтекст? Он есть в большинстве песен Окуджавы.
"Я своей доброты никогда не растрачиваю", — заявляет герой одной из его самых "крамольных" песен. Этот герой утверждает, что в нашем мире "каждый волен играть, что горазд на трубе: он — себе, я — себе", т.е. высказывает квинтэссенцию крайнего индивидуализма. Но только абсолютно глухой человек может не почувствовать за текстом авторскую горечь оттого, что в мире есть причины, могущие натолкнуть на подобный образ мыслей, который автор не разделяет. В данном случае, по старинке приписывать слова песенного героя поэту, всё равно что утверждать будто подхалимский захлёб:
Ведь я червяк в сравненьи с ним,
В сравненьи с ним, лицом таким,
Его сиятельством самим...
выражает сущность Беранже, а не его песенного героя. Правда, у Беранже герой "саморазоблачается", но это происходило и с персонажами тогдашней, скажем, драматургии. Сегодня способы обличения во всех родах искусств стали иными.
Булат Окуджава отваживается на создание трагедийных сюжетов. Вспомните песенку о Лёньке Королёве, которого за доброту, справедливость и смелость уважали ребята того двора, "где каждый вечер всё играла радиола и пары танцевали, пыля". Ребята прозвали своего друга королём, а когда
..."Мессершмитты", как вороны,
Разорвали на рассвете тишину,
Наш король, как король, он кепчонку, как корону –
Набекрень, и пошёл на войну.
Он погиб на войне, этот Лёнька Королёв, "королевой не успел обзавестись". И когда Окуджава говорит:
Не для Лёньки сырая земля,
Потому что, виноват, но я Москвы не представляю
Без такого, как он, короля, -
это не нытьё и расслабляющая сентиментальность, а настоящая песенная трагедийность. Обратите внимание на, казалось бы, неуместное "виноват" в трагедийной строфе. Может показаться, что оно такое развязное и такое манерное. Не думаем. Ведь это "виноват" — характерность, мгновенно приближающая автора к ребятам из Лёнькиного двора и к тем, кто его не знал, но теперь никогда не забудет. Оно — харАктерность и, в тоже время, — "пароль".
Почти все песни Окуджавы в той или иной степени песни-роли. Создание человеческого характера — главная и самая трудная задача искусства. Всерьёз ею почти не занимается песенное профессиональное творчество последних лет. Оно фиксирует настроение, мимолётное чувство и т.п., что тоже вполне законно. Но Окуджава занят самым трудным — песней-ролью. Песня звучит обычно три, четыре минуты. Это очень маленькое полотно. Мазки должны быть лаконичными и точными. Размеры картины требуют многозначительности каждого мазка. И когда Окуджава на один и тот же миллиметр полотна накладывает краски ритма, интонации, лексики, литературных и музыкальных ассоциаций, мазки могут получиться не только многозначительными, но и многозначными. Это даёт возможность тем, кто не принимает его творчество, обвинить поэта во всех смертных грехах, в том числе в несамостоятельности, эпигонстве, стилизаторстве. Но если справедливы обвинения Окуджавы в стилизаторстве и эпигонстве, тогда что можно сказать о "Матросе Железняке", "Орлёнке" и т.д.
Почему использование чуть ли не древнерусских аксессуаров в современной песне не стилизаторство ("Ой-ли, ой-люли! В укрупнённом дорогом"), почему не стилизаторство набившие оскомину соловушки и одушевление льна, конопли, гречихи, а также каких-либо лесопарковых насаждений:
Но соловушкины трели
Вместе с птицей улетели.
Только стало в мире тихо –
Зашепталася гречиха
О любви, о любви,
О любви, о любви.
И берёзка у дорожки.
Разодетая в серёжки,
Ветви к буку наклонила,
Будто с дубом говорила
О любви, о любви,
О любви, о любви.
К дубу уже склонялася однажды тонкая рябина, и мы навек запомнили и полюбили эту песню. Потом к дубу стали склоняться другие деревья женского рода — традиция.
Сегодня это — мёртвый штамп.
А вот Окуджава вводит в свои песни современные ассоциации: литературные, музыкальные, разговорные — это почему-то называют несамостоятельностью. Несправедливо!
Не один Окуджава воспользовался тем, чем пренебрегли профессионалы. Всё студенческое самодеятельное творчество держит на вооружении мощные средства художественного воздействия, без которых нет песни.
Побывайте на вечерах студенческой песни, полистайте пухлые тетради, тетради, куда молодежь записывает полюбившиеся им "слова" — и вы убедитесь, что это так.
Каким громом аплодисментов награждают студенты Аду Якушеву, Иру Алтаржевскую, Юрия Визбора и других самодеятельных поэтов, композиторов, певцов.
Представьте: ещё закрыт занавес, но в зрительном зале уже звучат песни. Одновременно, из разных его уголков, под аккомпанемент прихваченных на всякий случай гитар, под ритмичные хлопки ладоней, звенят они, сливаясь с песнями, доносящимися из фойе.
Там колышется тесный круг, который образовали юноши и девушки, положив руки друг другу на плечи, как в танце "Молдаванеска", чтобы "держать" ритм, они раскачиваются.
Ни вот раскрылся занавес и установилась тишина.
Мы в дальних загадочных странах
Ни разу ещё не бывали,
О джунглях читали мы только романы,
Но струсим и там мы едва ли.
Сам лев убежит, уйдёт бегемот,
Питон уползёт пятнистый,
Когда в турпоход
По джунглям пойдёт
Весёлый народ туристы,
Сразу видно, что песня самодеятельная. В профессиональную питон не забрался бы. И потом джунгли... Африканские или какие-нибудь другие? Если африканские, это ещё ничего... но нельзя ли питона заменить на какую-нибудь змею средне-русской полосы? Какие там водятся?
А конферансье объявляет: "Был исполнен гимн туристов Подмосковья".
Гимн? Но ведь это не серьёзно. Вот именно! Туризм — весёлое дело, и гимн должен быть таким же. Без насупленных бровей.
Помнишь, как вьюжной ночью, остановившись в школе,
Мы у печурки жаркой, всё позабыв на миг,
Пели про то, как где-то, в снежном далёком поле,
Чуя конец свой близкий, за-амерзал ямщик.
Зачем в песне литературно-музыкальные ассоциации? Это дурной вкус. А как же без них? Ведь они интеллектуальный багаж современного молодого человека. Они были в "Бригантине" ("Люди Флинта песенку поют"). Они были в "Глобусе". Они отличают песенного героя сегодняшнего дня от прежнего, у которого подчас, не было вообще никаких ассоциаций. А вот, слышите...
Годы пролетели, жизнь вперёд ушла,
Прежние студенты нынче доктора;
Кое-кто уж сдался, забрался на печь.
И безумству храбрых их уж не увлечь.
Опять? Это уже литературщина. Нет — примета нового. В песне "Старые друзья", которую вы слышите, после долгой разлуки встретились люди с высшим образованием. Они так разговаривают.
Если, землю обнимая,
Лягу с пулею в груди,
Ты тогда не плачь, родная,
И домой меня не жди.
Вдруг о войне? Да, это никогда не печатавшаяся песня Евгения Аграновича, автора многих стихов и песен, из которых опубликована только незначительная часть. Песня была очень популярна в дни войны. Её поёт молодёжь и сейчас, наряду с такой превосходной балладой, как "Заветный камень", песнями "Эх, дороги", "Шумел сурово брянский лес" и др.
Но зачем это сейчас? Своевременно ли?
Трагедийные песни о войне, которые мы почти перестали издавать, переписываются в заветные тетрадки. Их поют и будут петь всегда, в самые счастливые и радостные годы, так же, как в дни войны пели весёлые и порой даже легкомысленные песни. Издательства и радио почти перестали включать в свои планы песни об отгремевших боях. Сейчас их сочиняет и поёт молодёжь, не слыхавшая в своей жизни ни одного выстрела. Иначе и быть не может. И недаром их так много у Б.Окуджавы, который был солдатом Отечественной войны. По мнению некоторых, такие песни создают уныние, "выжимают слезу", на наш взгляд — заставляют стискивать зубы, рождают мужество.
Конферансье объявил песенку "Глаза". Обратите внимание, профессиональные поэты-песенники основной преградой между влюблёнными избрали радость, мешающую юноше или девушке объясниться в любви. Более серьёзные преграды их пугают — как бы не вызвать всё то же злосчастное уныние. А здесь все иначе:
Я понимаю, как смешно
В глазах искать ответ,
В глазах, которым всё равно,
Я рядом или нет.
Если профессионалы и пишут о неудачной любви, то предпочтительно от имени той стороны, которой "всё равно". Так бодрая: "Дескать, не ходи под окнами...", "Мой милёнок тракторист, а ты понапрасну себя не мучь..." А если всё-таки от имени "страдающей" стороны, то как можно смешнее. Пусть влюблённый страдает, а над ним всё потешаются, пока он сам не расхохочется. Песенка "Глаза" кончается вполне серьёзно:
Но я дождусь такого дня
И вера в то крепка:
Ты жить не сможешь без меня...
Это же так естественно для юноши в подобном положении!
Так же естественно без комического инфантилизма, который раздражает молодёжь, разрешает эту же ситуацию герой песни "Алая заря".
Мой характер ангельский
Ты тогда поймёшь:
Приедешь из Архангельска,
Из Воркуты придёшь!
А создают ли молодёжные самодеятельные композиторы и поэты остро-характерные песни-роли? Ещё как! У туристов, например, есть два остро-характерных постоянных амплуа. Одно — бывалый турист-весельчак и обжора, не теряющий бодрости духа ни при каких обстоятельствах. Это он
...Шагал со всеми в ногу,
Был молод и плечист.
Ел часто и помногу,
Как истый альпинист.
Узнав, что я обжора,
Начуч сказал: "Хорош.
С инструктором-стажёром
Ты Софруджу возьмёшь".
Иду, жую в движении,
И вдруг трещит карниз.
Лечу без промедленья,
На триста метров вниз.
Я вижу, плохо дело:
Еду мне жаль до слез.
И я в полёте смело
Съедаю всё, что нёс... '
В другой песне он тоже альпинист, связанный с девушкой "верёвочкой одной», тоже штурмует высоту:
Ты ножкой двинула
Чуть на вершок,
Какао вылила
На мой мешок.
Спустила с высоты
Ты град камней,
Разбила ногу ты
И сердце мне.
Я ногу щупаю
На леднике,
Какао хлюпает
В моём мешке...
Маменькин сынок, изнеженный хлюпик, дачник или горе-турист, которому сидеть бы на даче, а не взбираться на скалы, — другое постоянное амплуа самодеятельного туристского песенного творчества.
Снова нас ведут куда-то,
Снова я тащу рюкзак,
До чего же мне, ребята,
Надоело жить вот так...
Телеграмма уже готова,
Ни одной в ней запятой,
В ней всего четыре слова:
"Мама, я хочу домой".
Эта песня так и называется "Мама, я хочу домой". Она сделана очень тонко, так как "хлюпик" высказывает мысли всех уставших и голодных туристов и заставляет каждого подавить в себе хлюпика.
"Голубая пижама" более прямолинейна, но не менее остра. Вот её припев:
Снаряженье моё —
Туфли-лак и панама.
Восхищает Сухум
Мой туристский костюм –
Голубая пижама...
Лохматому парню с гитарой по душе обе эти роли и он с удовольствием их "играет". Но вот на сцене "корифеи" самодеятельной студенческой и туристской песни: Ада Якушева и Ира Алтаржевская.
Ада Якушева — бывшая студентка МГПИ — организовала в своём институте небольшой ансамбль, отличающийся высокой музыкальной слаженностью и выразительностью исполнения. Когда Ада закончила институт, пост руководителя этого отличного самодеятельного коллектива заняла Ира Алтаржевская. Якушева и Алтаржевская сочинили немало песен и о любви.
"Вечер бродит" назвала одну из своих песен Ада. Есть в этой песне такая строфа:
Вижу целый мир в глазах тревожных
В этот час на берегу крутом...
Не смотри ты так неосторожно –
Я могу подумать что-нибудь не то.
Сколько раз девушки в песнях просили любимых, чтобы они не смотрели на них "пристально", "понапрасну", не глядели "так", но "неосторожно" — это из того действительно состоявшегося напряжённого, но старающегося казаться лёгким, современного студенческого разговора, после которого, вероятно, последовало признание в любви. Ведь она же помогла ему: "Я могу подумать что-нибудь не то". Причём героиня песни сказала это как говорят в подобных случаях современные девушки, а не воображаемые из банальных песен:
Как я люблю тебя, милый,
Ты ведь не знаешь о том.
(А.Досталь)
В этом случав ничего не остаётся, как тоже подумать про себя:
Ты во сне
Снишься мне
Незабудкой на светлом лугу.
Только вот на беду
Нужных слов не найду,
Но песня,
Но песня тебе всё расскажет,
О чём я сказать не могу.
(Н.Глейзеров)
Поговорили!
Когда-то было создано музыкально-драматическое произведение "Русские песни в лицах". Попытка создать нечто подобное на материале песен последних лет вряд ли оказалась бы удачной. Первое, что бросилось бы в глаза, — отсутствие характеров или их банальность. Во всяком случае, диалог на сцене звучал бы явно не современный.
Ада не боится подробностей студенческого быта в песне, даже если они не привлекательны с пуританской точки зрения. Она утверждает, что любит "прокуренную комнату, забытую еду". И в то же время умеет быть высокопоэтичной, нежной. Например, по старинной традиции предлагая в дар любимому свои песни, она говорит:
Впрочем, не в песнях дело тут моих,
Мне просто нравится, как слушаешь ты их.
Первая строчка в этом двустишии могла бы быть фразеологически "легче", но вторая — очень обаятельное поэтическое признание.
Молодежь любит поэтическую игру. Слово — изобразительный материал поэта, и когда Якушева даёт молодёжи возможность насладиться своим умением обращаться с материалом, аудитория благодарна ей:
Сколько лет всё думаю:
Как бы поймать звезду мою,
А звезда — рюкзак на плечи
И пошёл!
Ты моя мелодия,
Ты вроде ты и вроде я...
Создатели самодеятельных студенческих песен воскресили такой полузабытый в профессиональном творчестве приём, как "игровое" сочетание музыки и текста.
Иногда несовпадение ударений или пауз в стихе и музыке приводило к творческой находке и профессионалов. Вспомните, как поются строки:
От жары, от злого зноя
Гимнастёрки на плечах повыгорали.
Своё знамя боевое...
В первой строке ударение на втором "от" кажется "неудачным". А в третьей по требованию музыки приходится в слове "своё" переносить ударение на первый слог с его "законного" места на втором.
Очень легко было бы исправить эту кажущуюся "неряшливость":
От степного злого зноя
Гимнастёрки на плечах повыгорали
Наше знамя боевое...
Авторы этого не сделали. И правильно поступили. В "исправленном" виде теряется какая-то характерность, придававшая строфе особую прелесть.
Ира Алтаржевская строит свою песню "Расскажу вам по секрету" целиком на остроумной игре между текстом и музыкой. В шуточной песне это оказалось столь уместным, что зал встречает её громом аплодисментов.
Мог популярная студенческая песня:
Если б не было начала,
Легче было бы кончать.
Он уехал, ты скучала,
Я мешал тебе скучать...
Песня кончается так же шутливо:
А теперь вы снова вместе,
Не случилось ничего.
Всё в порядке, всё на месте,
Кроме сердца моего.
— Да, но "блатная" лирика... В этой песне не только "игра" между текстом и музыкой. Она отличается ещё и тем, что её мелодия резко синкопирована.
После концерта гостям полагается зайти за кулисы. Давайте зайдём туда и скажем участникам вечера, что в общем нам многое понравилось. Знаете, свежо, кое-что талантливо, но эти синкопированные мелодии... Потом кое-где чувствуются симпатии к "блатной лирике", которые заметны, кстати, и у Булата Окуджавы.
Если мы это скажем, разгорится острейший спор, в котором молодёжь выскажет а свою защиту немало убедительных доводов и приведёт бесконечное количество примеров. Вспомнив утверждения нашей критики прошлых лет, что истинно народные корни песенного творчества только в старинном деревенском фольклоре, а "городской" романс — это уже кабацкая музыка, мы в споре с молодёжью сошлёмся на статью того же Апостолова в "Советской культуре".
"Мало ли, что раньше писали, — заявит молодёжь. — "Степь да степь кругом" — народная песня, но она гораздо ближе как раз к городскому романсу. А "Не брани меня, родная"?
— Что значит "блатная"? Воровская или тюремная?
"Динь-бом, динь-бом — слышен звон кандальный"? Или, может быть, вы имеете в виду тот абсолютно несамостоятельный вид "творчества", который породил "не стой на льду, лёд провалится, не люби вора, вор завалится". Так это же "Эх, сыпь Семёновна, подсыпай, Семёновна, у тебя, Семёновна, юбка клёш, Семёновна". Воронежский хор почти на эту мелодию сейчас новую песню поёт.
— Но ...
— А знаменитая "блатная" "Не плачь, подруженька" — испорченный Верди, ария Риголетто, "Я был влюблён в одни глаза" — перепев полонеза Огинского.
— Но, знаете, есть же всё-таки всевозможные одесские бандитские песенки.
— Компиляции из венгерских и румынских.
Ваша ошибка, — скажет вам молодёжь, — состоит в том, что вы по какому-то одному признаку хотите определить, что пОшло, а что нет. Неправильно поставленное наблюдение неизбежно ведёт к ошибке в выводе, — скажет какой-нибудь будущий физик. Маяковского когда-то обвиняли в том, что, предпочтя силлабо-тоническому стиху интонационный, он отрёкся от национальных корней. Вздор. В силлабо-тонической системе можно написать такую "иностранщину" — ахнешь.
Весь я в чём-то норвежском, весь я в чём-то испанском,
Вдохновляюсь порывно и берусь за перо.
Вот вам северянинская силлабо-тоника.
Любой музыкально-ритмический ход, любую интонацию, которую вы назовёте пошлой, — скажет вам молодёжь, — мы берёмся "оправдать" десятком примеров из классической и народной музыки. Дело тут в совокупности элементов.
И они действительно найдут примеры. Можете не сомневаться. Защищая свои произведения, молодёжь припомнит, что "Варшавянка" вовсе не уходит корнями в старинный деревенский фольклор. Они сошлются на "Варяга", который ничем не напоминает "Ах, вы сени мои сени", на знаменитую "Вперёд заре навстречу" и многое другое, включая "Смело мы в бой пойдём", написанную на мелодию романса "Белой акации грозья душистые"!
На наш взгляд, стоит согласиться с тем, что дело в совокупности всех элементов песни, а не раскладывать по полочкам: синкопа — это чуждое влияние, а подголосок в терцию — своё, родное, мажор — бодрость, а минор обязательно "надрыв".
Это безграмотно. Тогда мы убережём нашу песню от унылых людей, нападающих сейчас на популярнейшие "Я люблю тебя, жизнь" и "Хотят ли русские войны?"
Согласимся с молодёжью. Она умеет вести наблюдения, ставить эксперименты и делать научные выводы. Этому её в институтах учат. Нашим музыковедам стоило бы с той же непредвзятостью и научной логикой разобраться во многих связанных со всем этим вопросах, требующих пристальнейшего внимания Ведь подчас пошлость может при поверхностном, догматическом взгляде иметь все привычные признаки народности, а скажем, в "Песенке о встречном " этих привычных признаков не найдёшь ни одного.
Согласимся с молодёжью. Мы для неё пишем. Не будем пугаться острых современных ритмов, которые ей по душе, потому что сам по себе ритм не может быть пошлым. Не будем вытравлять современные звучания и приёмы голосоведения только потому, что их не было сто лет назад. Это нелепо!
Ритмические и интонационные трудности, непреодолимые для самодеятельных певцов десять лет назад, сейчас привлекают их. Мы не предлагаем амнистировать безвкусицу, которой, к сожалению, немало в пухлых заветных тетрадках с любимыми студенческими песнями. Но как бы то ни было, надо прислушаться и к Окуджаве, и к тому, что пишут самодеятельные композиторы прислушаться к тому, что поют, и проанализировать то, что петь не хотят.
А как же иначе? Книга, которую не читают, всё-таки лежит на полке и может именоваться книгой. Кроме того, бывают причины, по которым приходится прочитать и неинтересный роман. Картина, вас не волнующая, висит на стене и называется картиной — бывает неудобным с ней не познакомиться.
Но бытовую песню поют для себя, для своего удовольствия, если она не бытует – её просто нет.
Отсутствие новых хороших, бытующих песен — тревожный симптом.
И неужели же не удастся создать современные песни, которые бы пришлись по вкусу лохматому парню с гитарой? Ведь он умён, талантлив и очень симпатичен. Он слушал песни-роли Ива Монтана ("Солдат", "Шофёр", "Большие бульвары" и т.д.), и они ему понравились. Но от лохматого парня умудрились скрыть, что многие русские подлинно народные песни таят в себе именно то, чем ему понравился французский певец. Этот парень с гитарой никак не поймёт, почему до сих пор не издан студенческий фольклор, фольклор туристов или, например, учёных-физиков.
Композиторы не заметили, что смеляковское "Если я заболею, к врачам обращаться не стану" — прекрасная песня, а он заметил и сочинил музыку. Он сочинил музыку к стихам В.Инбер "Мальчик создан, чтобы плакать", распевает кирсановское "Здесь так далеко, так далеко — трудно доехать, три тысячи вёрст с гор кувырком катится эхо..." Ведь это же примечательно: он поёт стихи и подчас довольно сложные (Мартынова, Межирова, Самойлова, Слуцкого), стихи, а не так называемый "текст".
Бернес запел стихи Винокурова, Ваншенкина — парень подпевает. Право, для него стоит потрудиться.
1962
"Комсомольская правда», 02.11.62. Цит. по публикация Е.Львовской в научно-популярном журнале «ВАГАНТ-МОСКВА», 1997
http://vagant2003.narod.ru/1997089029.htm
