Текст статьи в виде *.doc файла доступен здесь.
Накатило
Дежурные заметки о XXIII московском конкурсе
«Участники делятся на две категории – “не в ту дверь” и “ни в какие ворота”«, «Размыта муть и вдоль – кривые тра-ля-ля», «Я не так суров, как Васин, но по сути с ним согласен»... Странное дело: заметки, сделанные мною во время концертов Московского конкурса, пестрят такими вот (или более персонифицированными) уничижительными формулами. Судя по ним, можно подумать, что по уровню участников нынешний конкурс – чуть ли не худший за последние десять лет и уж во всяком случае хуже предыдущего. А если судить по его результатам – все наоборот. Нашим глазам (и главное – ушам) предстала целая плеяда интереснейших новых авторов – талантливых, умных, техничных, человечески состоятельных. Есть несомненные открытия среди исполнителей, не ударили в грязь лицом ансамбли. Пожалуй, только в номинации авторов музыки не нашлось ни одного, кто соответствовал бы моим трем субъективным критериям (хочу снова услышать, хочу получить запись, через две недели уверенно вспоминаю).
Так что же происходило в этот раз на конкурсе?
Ягодки созрели
Помнится, в своих предыдущих писаниях – и о московском конкурсе, и о «Петаккорде» – я ныл и скулил о том, что фонтан второй половины 90-х иссяк, что новых авторов нет, а если какие и появляются, то их творческий уровень позволяет лишь питать надежды, что эти многообещающие цветочки когда-нибудь вызреют в соответствующие ягодки. Ну вот, с них, с «цветочков» двухлетней давности мы, пожалуй, и начнем.
Цитата из моих заметок 2004 года: «Вот, скажем, автор Таня Воробьева – ну какой из нее сейчас лауреат? Явные провалы рифмы, недотянутая композиция и вообще ей еще много чего не хватает. Но всему этому можно научиться, а вот поэтическому вИдению – нельзя: оно либо есть, либо его нет. У человека, способного написать “Я проснулась от осени...”, оно явно есть». Приятно похвастаться собственной зоркостью, но ведь, если честно, Воробьенок шагнула куда дальше усовершенствования технической стороны дела. Подчинив себе выразительные средства и сохранив при этом свежесть взгляда, она обнаружила неожиданный интерес к персонажам, к социальным типам. И если вполне милая «Песня про дворника Васю» все-таки явно отдает книжностью и придуманностью, то от пронзительной концовки «Письма матери» вздрагиваешь уже без всяких скидок. Помню, на I туре после выступления Тани несколько следующих конкурсантов было трудно слушать – на ее фоне их сочинения показались вымученными и невыносимо-неживыми.
Еще одна цитата 2004 года: «...надо послушать ... автора Илью Крохина – московского старшеклассника, показавшего неожиданно зрелую, свежую и свободную от надоевших постмодернистских подмигиваний песню “О тучах”«. На нынешнем конкурсе мне представилась такая возможность: Илья, прошедший на II тур и через прослушивание, и через межвузовский конкурс, показал на нем в общей сложности четыре песни, плюс еще три – на проходившей в те же сроки ОТМ. Не могу сказать, что все это от начала до конца были шедевры или хотя бы абсолютно оригинальные работы: в «Доме в Кадашевском переулке» отчетливо слышны лоресовские интонации, а мелодия довольно проходной «Атлантиды» поразительно похожа на «Порто-франко» Алины Михайловской. Но опять-таки все искупается точностью и «самостью» поэтического взгляда («А фонарь на углу домигал, погас – но не стало темнее»), обращенного не только на собственную душу, но и на «других», причем порой явно социально далеких от лирического героя – как таджик-гастарбайтер в «Восточной», изображенный с теплой и сочувственной иронией. Тенденция, однако...
Впрочем, далеко не всеобщая. В рамках чистой лирики остается, например, Игорь Лазарев. Где и как созревал этот плод, я не знаю, но явно не в наших садах: Игорь – музыкант, лидер регулярно выступающей группы. От конкурсанта с такой объективкой, да еще и избравшего авторскую номинацию, обычно ждешь вокально-инструментальных украшений при полном равнодушии к смыслу, а часто – и к поэтической форме. А вместо этого... Вот всего две строчки, не имеющие прямого отношения к основной теме песни:
«Осиновый ветер гуляет в оставленных гнездах,
В прокуренном небе висят недобитые звезды...»
Все документально точно: над площадью Калужской заставы (место действия песни заявлено уже в почти по-анчаровски длинном названии – «Остановка “станция метро «Ленинский проспект», южный выход”«) торчат трубы Канатчиковской ТЭЦ, до тошноты похожие на сигареты, зажженные одновременно каким-то безумным курильщиком. Точно и то, что эти дымы – один из источников механических взвесей в воздухе, обилие которые в больших городах резко уменьшает число видимых небесных светил. И в то же время – какая смачная гипербола!
Непохожие друг на друга, эти авторы сходны своей первичностью – от которой мы уже изрядно поотвыкли в эпоху, когда самые остроумные сочинения самых известных современных поэтов представляют собой не что иное, как развернутые «апсдачи» классических текстов. И то сказать – какая может быть лирика в период развитого постмодернизма? Когда в ранг основы искусства и его непременного признака возводится провокация, лирическое высказывание становится невозможным в принципе, а от актуальной словесности уже не остается ничего, кроме жонглирования цитатами и реминисценциями. И вот – один за другим вдруг появляются авторы, говорящие от своего лица. Не потому, что у них маловат багаж цитат и аллюзий, а потому, что им и самим есть что сказать. И самое главное – это «что-то» имеет отношение ко всем нам, даже если человек пишет только о себе и своих переживаниях – недаром на прослушивании в МИРЭА уважаемые члены жюри чуть не передрались, деля тексты Лазарева.
Но лично для меня, пожалуй, самым большим потрясением в этом конкурсном цикле оказались песни Яны Роговой. Кстати, сейчас, перебирая свои записи, я обнаружил, что уже слышал ее в прошлом году в Коломенском. И отметил нетривиальность и стилистическую точность показанных ею там песен – но потом подзабыл. Теперь уж не забуду: в том, что она показала на концерте II тура, были и стиль, и форма, но прежде всего – мысль и чувство, которым я даже не могу сразу подобрать название.
...А за домом был сад. На малине роса, искры солнечных лучей.
А за садом картошка, рожь да леса, и весёлый ручей,
И кузнечиков звон, тёплый ветер и синь…
Господи! От уныния спаси...
Это – из песни Яны, начинающейся строчкой «Господи, я все еще верю, что где-то есть дом нашего рода...». Я не помню, что из читанного или слышанного мною с такой силой и непосредственностью выражало наше этническое бездомье, нашу тоску по заветной галичевой Руси на Руси – «той – с привольными нивами, той – в кипеньи сирени, где родятся счастливыми и отходят в смиреньи...». Залапанный грязными руками разномастных «патриотов», «государственников» и прочей шелупони, этот образ оказался табуированным в современном художественном пространстве. А если кто по наивности и брался за эту тему, то тут же сваливался в фальшивую и мертвую риторику, в пошлость, в явную или скрытую ксенофобию. Но для искреннего чувства – напряженного, трагичного, ограненного рефлексией – запретных тем нет. Как оно всегда и было в нашей песне.
А темпераментная, неровная в слоге, беспощадная, дерзкая Майя Быстрова?
«Те же
Стены и ступеньки,
В надежде
Не упасть на четвереньки,
Как по палубам обреченного парохода,
Я лечу по тротуарам, переходам...»
А изысканная Екатерина Виноградова – «Там, где сосны плещут звездам в стремена...»? А Михаил Капустин, у которого сквозь плотно укатанный культурный слой прочитанного и услышанного вдруг прорезается подлинное чувство и собственный голос?
Подчеркиваю: все, о ком шла речь выше, – это не «поле зрения», не «подающие надежды». Это несомненные и состоявшиеся художественные явления – даром, что всем им еще расти и расти, причем некоторым – вырастая из технических огрехов и ученического экспериментирования. Авторов же удачной строчки, образа или целой песни на конкурсе было гораздо больше. Не претендуя на полноту списка, скажу только, что намерен в дальнейшем не выпускать из виду Григория Рейхтмана, Анну Русс, Яну Анизвер, Вячеслава Ильина (которого, впрочем, я отметил для себя еще раньше) и даже Сергея Николаева – странного и порой совершенно художественно неубедительного, но на II туре блеснувшего великолепными «Пельменями со сметаной».
Я не знаю, кому из названных мной людей нужно было дать какие-то места и дипломы, кого из них следовало отправить в Питер, чтобы они там поборолись за что-то такое, и т. д. Для кого-то из них это важно (хотя, думаю, и они в случае неудачи сочинять не бросят), для кого-то – не очень, а для нас главное – что на нас опять накатила настоящая волна новых авторов, причем по своим интересам и эстетике они именно таковы, в каких мы очень нуждались в последние годы.
Вот только где бы нам теперь с ними встретиться? Виноградову и Быстрову отсеяли еще во II туре. Таня Воробьева и Яна Рогова крайне неудачно выступили в буферном концерте – не с теми песнями, не с тем настроением. И даже явный фаворит Илья Крохин не получил при раздаче слонов ни одного завалящего дипломчика и только по произволу ЦАПовской команды смог хотя бы выступить на заключительном концерте конкурса в Коломенском. Наконец, Лазарев, пройдя все этапы нашего конкурса и получив свое лауреатство, не смог поехать на «Петаккорд». Да, награды неважны, важно, что мы услышали прекрасных новых авторов – а дальше что? Есть, конечно, еще Второй канал, есть Открытая творческая мастерская – но все ли они смогут и захотят туда прийти? А главное, где бы нам их послушать не в режиме экзамена, а просто – так, как заинтересованный и благодарный слушатель слушает талантливого автора?
О том, кого наш конкурс предпочел моим открытиям – чуть ниже. А пока поговорим о другой номинации, тоже оказавшейся в этом году довольно щедрой на радостные открытия.
Вторые голоса
Во время концертов II тура мне казалось, что в этом году у нас необычайно много исполнителей-солистов – чуть ли не половина вообще всех номеров. Потом, при строгом подсчете выяснилось, что их доля едва переваливает за 20%, а если считать без межвузовского конкурса, то и того не наберется. Тем не менее, видимо, мое ощущение имело под собой основания – не статистические, а какие-то иные: если не среди участников, то среди лауреатов конкурса исполнители и в самом деле составляют ровно половину – четверо из восьми.
В этой номинации мой личный выбор тоже весьма заметно расходится с выбором жюри, однако здесь я ничего доказать не могу: исполнитель – не автор, цитатку, доказывающую его мастерство (или отсутствие такового), в текст не вставишь. Поэтому я просто назову имена тех представителей этой номинации, кто произвел наибольшее впечатление на меня – и воздержусь от оценок остальных.
Снова обратимся к моим заметкам двухлетней давности: «... неужели сразу не было заметно, что это фаворит?! Чрезвычайно выразительные лицо и пластика, редкая музыкальность и тот непременный для бардовского исполнителя дар, который Петр Старчик назвал “натурализмом сопереживания”...» Трудно вообразить, чем бы еще меня мог удивить человек, о котором я еще два года назад написал все это. И однако же Наташе Быстровой это удалось: сегодня к сказанному о ней я могу добавить недюжинную исполнительскую мощь и стремление раздвинуть пределы возможного. И если первое качество можно было в полной мере оценить лишь на тех концертах, когда Наташа была в ударе, то второе присуще ей постоянно. С огромным трудом спев (фактически провалив) на концерте II тура труднейшую песню Фроловой на стихи Бродского «Проплывают облака», Наташа чудом вышла в буферный концерт – и вновь пошла на штурм той же вершины. Искушенная публика буферного концерта до конца песни не решалась перевести дыхание – и, вероятно, надолго запомнит этот номер. У нас на глазах рождается один из лучших исполнителей авторской песни за всю историю жанра, и единственное, чего сегодня не хватает Наташе, – это стабильности, умения приручить сотворенное ею чудо и вызывать его всякий раз при выходе на сцену.
Если открытие и творческий рост Быстровой – в большой степени заслуга ЦАПа и конкретно гитарной школы Костромина, то ее достойная соперница – Оля Васильева, недавняя жительница Красноярска, – приехала в Москву уже сложившимся исполнителем. Неброская и застенчивая в жизни, она и на сцене старается сфокусировать внимание слушателей не на себе, а на песне, словно бы превращаясь в уста автора, говорящие именно то, что он хотел сказать. Но прекрасный голос, безупречный вкус и глубокое понимание... да нет, не понимание, а проживание каждой исполняемой вещи (репертуар Оли одновременно демократичен и изыскан, как сам жанр авторской песни) с головой выдают яркую и незаурядную личность.
Ольга Васильева впервые участвует в московском конкурсе, но я, как и многие, уже знаю ее по прошлогоднему фестивалю Второго канала – из четырех его лауреатов она была единственной безусловно достойной этого звания. А вот кто стал лично для меня самым неожиданным открытием в исполнительской номинации – так это Татьяна Пучко. Увидев против ее имени пометку «исполнитель», я, честно говоря, счел это не то за причуду, не то за проявление каких-то комплексов – ну какой она, в самом деле, исполнитель?! Ее несценичность, не-актерство, отсутствие внешнего блеска не раз становились препятствием даже для ее конкурсных успехов как автора. Добро бы она еще собиралась представить песни каких-нибудь своих малоизвестных друзей – так нет же, она взялась за вещи классические, хрестоматийные: «Палаточные города» Городницкого и «На лошадке оловянной» Никитина на стихи Юнны Мориц.
– Я всю жизнь знаю эту песню, но только сейчас услышала ее по-настоящему, – сказала одна очень авторитетная в нашем кругу дама о «Палаточных городах» в Танином исполнении. Очень хорошо ее понимаю, но на меня еще большее впечатление произвела вторая песня – искренностью интонации, точностью образа и, помимо всего прочего, неожиданно обнаружившимся глубинным родством поэтики Юнны Мориц с собственным творчеством Пучко. Проще говоря, Пучко, не актерствуя, а оставаясь сама собой, спела все то, что имела в виду Мориц.
Среди несомненных исполнительских удач не могу не назвать Надю Боярашникову с ее пронзительной «Зимой» Хелависы (кстати, благодаря ей я открыл для себя этого автора) и забавным «Утром перед экзаменом» Иванова на стихи Рубцова. И Ирэну Ветчинину, не только услышавшую великолепный «Холм» Елены Черновой (Ярри), но и сумевшей в своем исполнении сохранить магическую стихию этого камлания. Если совсем честно, то я должен был бы назвать... впрочем, прежде, чем называть имена, скажем вот о чем.
«Исполнитель – это прежде всего репертуар», «исполнитель начинается с репертуара» – эти, казалось бы, абстрактные и банальные поучения на конкурсе получили мощные и наглядные доказательства. Естественно, от противного. Не раз бывало: выходит на сцену очередной соискатель удачи – вроде не бессмысленный, все при нем, вот только поет он в лучшем случае Розенбаума, а бывает, что и Трофима или Газманова. И как прикажете его судить? Задача исполнителя – выявить и выразить художественный заряд песни, а у этого весь репертуар таков, что нет там никакого заряда и нечего выражать. А скажешь ему об этом – он с полным правом обвинит тебя в ограниченности и вкусовщине. Хорошо, если среди того, что он поет, находится хоть что-нибудь более-менее художественное, да вдобавок еще хоть немного соответствующее его исполнительским возможностям. И вовсе не обязательно, чтобы это была классика жанра. На I туре межвузовского конкурса Аня Храпко, довольно неинтересно спев «Бабушку пирата» и «Последнюю поэму» (песню из фильма «Вам и не снилось»), покорила нас незатейливой «Скрипочкой», автора которой не знали ни мы, ни она сама. Но, понятное дело, и корифеи неплохи – когда они правильно выбраны и употреблены к месту. На том же межвузовском мы никогда бы не оценили, какой прекрасный исполнитель Мария Кудрявцева, кабы не попросили третью песню. Ею оказался «Одуванчиков дым» Иващенко и Васильева (более известный как «Вот только чуть-чуть расквитаюсь с делами») – и исполнительница сразу засверкала...
В общем, получается забавная картинка: у нас есть и великолепные авторы, и замечательные исполнители. Хорошо бы еще они встречались друг с другом не только раз в два года на конкурсах.
Фестиваль имени Александра Литвинова
Впрочем, круг авторов, чьи песни звучат на наших конкурсах, явно расширяется. Помнится, шесть лет назад, описывая итоги московского конкурса-2000, я в шутку ввел звания «гвоздей сезона» – стиль сезона, второй инструмент сезона, поэт сезона и даже сезон сезона. Так вот, в этом году у нас выявился автор сезона – несомненный лидер, чьи песни только на концертах II тура были исполнены аж пятью разными конкурсантами, а шестой – автор Роман Филиппов – посвятил ему собственную песню.
«Для тех, кто не знает: есть такой автор, он был, он писал, звали его Александр Литвинов. Довольно неизвестное имя, сейчас оно станет известным» – представил этого автора солист ансамбля «Финикс-бэнд» Анатолий Сорочинский. Имя и в самом деле «довольно неизвестное» – даже не всякий горячий поклонник этого автора сообразит, что речь идет о нем. Потому что в современную русскую песню этот человек вошел под другим, им самим придуманным именем – Веня Дркин.
Почему ни один из выбравших его песни исполнителей не назвал его этим именем (которое настолько приросло к нему, что на записях «Дркин-бэнда», когда в перерывах между песнями слышны разговоры музыкантов, нет никаких «Саш» или «Шур» – только и исключительно «Вень») – для меня загадка. Неужели все так дружно убоялись, что имя «Веня Дркин» будет воспринято как попытка протащить на наш респектабельный бардовский конкурс какого-то подозрительного рокера-андеграундщика? (Кстати, согласно версии, подтвержденной самим Веней, его псевдоним был придуман как раз для бардовского по преимуществу фестиваля в Старом Осколе, лауреатом которого Дркин становился чуть ли не ежегодно.) В нашем цеху псевдонимы – вещь нечастая, но уж если автор предпочитает звать себя не тем именем, которое записано у него в паспорте, этот выбор принято уважать. Представляете, что бы было, если бы исполнители, поющие Галича, вдруг все поголовно принялись бы именовать его Гинзбургом?
Но это – мелочи, частности, пустяки. Важнее другое – как пели конкурсанты песни столь горячо любимого автора? Четыре года назад, на Петаккорде-2002 Павел Фахртдинов спел литвиновскую «Ты нравишься мне, как теплый ветер в лицо...» так, что Вихорев с Суркисом никак не могли поверить, что это не его собственная песня – хотя Павел выступал в номинации «Исполнители» и ясно назвал имя автора.
Что же нынешние исполнители? Тут я умолкаю и передаю слово главному дркиноведу нашей семьи – Юлии Жуковой. Она, правда, слышала лишь два номера из пяти, так что ее комментарии неполны. И, конечно, абсолютно субъективны – как и вообще эти заметки.
«Татьяна Никулина, Александр Гудзенко (дипломанты) – Безнадега; В разгар сезона
1) Сам Веня при исполнении своих песен орёт только в строго определённых местах, причём в основном на «а-а», без слов. У него красивый голос и хорошая дикция. И микрофонов ему на него самого, его гитару, Вероничкину скрипку, ещё гитару-или-что-нибудь-струнное и иногда солистку почему-то всегда хватало без проблем, так что вряд ли эти ребята орали от недостатков звуковой техники.
2) Чем так особенно выделяется строчка «ржавчиной позолоченного» в «Безнадёге» – я не понимаю. Чем хуже, например, «крылья под капельницей»?.. Веня всё это поёт монотонно-надрывно, так что в конце как раз и достигается ощущение полной безнадёги – типа, куда ни сунься, о чём ни вспомни, всё одно, одинаково щемяще-бестолку. Эти же граждане выделили последнюю строчку, произнесли её тихо, и получилось, будто всё предыдущее – прелюдия к этой, главной мысли. «Ржавчиной позолоченного», несомненно, несёт в себе идею безнадёги, но я бы не сказала, что это первое, что приходит на ум, когда слышишь это сочетание, и уж точно не канает за художественное обощение безнадёги. Да и с первого раза по ходу песни воспринимается плоховато. Так что ударная концовка не вышла, а недоумение осталось. Полное впечатление, что для дуэта исполнительство как-то мало соотносится с текстом исполняемого (что, впрочем, для этого конкретного дуэта не новость).
3) У меня запись «В разгар сезона» с диска «Апекс», она концертная. Это та, что в досягаемости. Я, пожалуй, слышала ещё две – студийные. В них во всех второй куплет кончался словами «и кофе в постель, и ванна, и какава с чаем» (что, понятно, отсылает к известному фильму), а вовсе не «и по родине тоска», как спели исполнители, скопировав из первого куплета. Какая может быть тоска по родине, если персонажей загребли за курение травы посреди родного города? Количество рублей и миллионов в тексте дуэтянты тоже перепутали, но это несущественно. Тексты Вени есть в сети, например, http://www.drdom.ru/ тут. Внизу там под каждой песней стоит Венина подпись – это значит, что текст выверен по его черновикам. Вообще, Веня был весьма чистоплотным человеком, с хорошим почерком, песни свои записывал в тетрадочку, и опосля текст не менял (мне известен только один случай – у «Безнадёги» есть концертный и домашний вариант). Так что трудно ожидать, чтобы он один раз спел так, а другой раз – по-другому.
<...>
Ансамбль «Финики» (дипломанты) – Anno Domini
Покорили тихим женским дуэтом на пассаже «когда ты станешь тифом, когда я стану оспой...». Вообще (заметим в скобочках, ибо исполнители этого скорее всего не знают, так как в «Фонд» не заглядывают) эта песня входит в цикл песен о Весноплясе. Веня ведь ещё сказки писал, так вот, к одной из сказок есть несколько песен. И этот «я», который «пойман в поле голым» – это слепой дракон, отправившийся на поиски сокровища, которое спасёт мир (причём заранее было известно, что он сам при этом погибнет), а волк, сова и ворон должны были его вести. Соответственно, можно себе представить, в каком состоянии произносится этот монолог, если все провожатые исчезли, а он один, слепой, обречённый, на нём вся ответственность, а кругом враги. Ну и каким местом сюда этот женский дуэт?!!
<...>
В целом, список выбранных конкурсантами песен, кроме «Фомы» – банальный донельзя. (Петь на конкурсе «Фому» – это всё равно что на выставку импрессионистских картин принести зарисовку того, как, скажем, шакалы разделывают тушку, во всех подробностях, и спросить: а что, неужели не впечатляет?) То есть, если кто хочет петь Веню, то поют именно это, я не исключаю, что конкурсанты могли авторского исполнения и вовсе не слышать. С музыкальной точки зрения все, кого я слышала, были магнитофонной записью с купюрами – ничего своего и нового никто не привнёс. Мне интересно, почему никто из них не поёт, скажем, «Устать себя стебать», или «Ладо», или хотя бы «Крым» какой-нибудь... Всё или потрошилово – или стандартный набор».
От себя могу добавить: при исполнении очередной Вениной песни (сейчас уже не помню, кто это был и что пел, так что никого не хочу обидеть) я вдруг поймал себя на мысли: а ведь кабы я не знал, что Александр Литвинов и Веня Дркин – это один и тот же человек, то, во-первых, никогда бы об этом не догадался, а во-вторых, составил бы представление о неведомом мне Литвинове как о средненьком хохмописце, «Владимире Васильеве для бедных», которого эти бедные очень любят орать... Так ведь можно не только открыть нашей аудитории нового достойного автора, но и навсегда закрыть его.
О странностях
Тысячу раз зарекался обсуждать решения жюри. Чуть ли не двадцать лет назад, на II Всесоюзном фестивале в Таллинне, Городницкий, возглавлявший тамошнее жюри, сказал что-то вроде «давайте сразу договоримся, что все, что мы тут решим, будет совершенно неправильно» – и был совершенно прав, хотя их тогдашний выбор оказался весьма неплох. Поскольку эта задача не имеет корректного решения – как квадратура круга или деление четырех на три поровну и без остатка.
И все же – ну не могу! Так и быть, не буду трогать исполнительские номинации – хотя видит бог, я так и не смог понять массовых восторгов – как мэтров, так и публики – вокруг некоторых имен. Ничего не имею против голоса, манеры, исполнительских решений Александра Гудзенко, Виталия Басенка, Ильи Бургасова – но во время их выступлений я ни разу не ощутил того переоткрытия песни, которое мне дарило почти любое выступление Наташи Быстровой или Оли Васильевой. Особенно удивила меня конкурсная судьба Татьяны Гребеник, чье старательно-ученическое пение заслужило твердое «да» у всех членов жюри. Интересно, хоть один из них помнит сегодня...
Ладно-ладно, сказал же – не буду. Даже авторов музыки оставлю в покое. Но о некоторых «полных» авторах все же скажу – иначе меня просто разорвет.
Итак, автор Ольга Панюшкина. Рейтинг – 2,0, фактически полупроходной (нескольких участников с таким рейтингом включили в буферный концерт). Первая песня – «Мое сладкое детство, пионерский галстук...». Композиция, как ясно уже по первой строчке, перечислительно-назывная, рифмы «горны – комсомолом», «семья – страна» и т. д. Нет, я, конечно, понимаю – ностальгия и все такое, но ворох скверно зарифмованных назывных предложений не становится песней, сколь бы искренним ни было породившее его чувство. Впрочем, в искренности чувства я, мягко говоря, тоже не уверен: реальные приметы нашего общего детства в песне густо перемешаны с советскими идеологическими абстракциями (ну в самом деле, неужели пресловутые «пятнадцать республик» были реалией нашей жизни? в чем это таком мы ощущали их присутствие?), а в их описании нет буквально ни одного незатертого слова или оборота. Местами вылезает и очевидная фальшь: «...и учиться отлично, чтоб любили мальчишки...» – это где же, интересно, в какие времена и в каком возрасте сексуальные симпатии мальчишек зависели от успеваемости объекта? Ну ведь явное же вранье – как и выкрик-рефрен «Мальчишки – СССР!», и деланый голос, да и вообще вся песня! Может ли кто-нибудь из уважаемых членов жюри объяснить сегодня, что привлекло его в этой хрестоматии штампов (вторая песня – «Лодочка» – не имеет идеологической окраски и поется в более естественной манере, но в поэтическом отношении ничуть не лучше), которая и на второй-то тур непонятно как и чьей милостью вышла? Что это за гипноз такой?
Автор Любовь Гребенюк. Рейтинг – 1,7, полупроходной. Впечатление, конечно, не столь сокрушительное, как в предыдущем случае, но... «Год промчался, как птица, унося за собою все, что было когда-то между мной и тобою...». На четыре строчки – ни одного живого, незатертого, собственного слова. И дальше в том же духе: «горький привкус потери», «чувства – искусства», «ненастье – счастье»... Если кто-то думает, что г-жа автор использует подобные универсальные шлакоблоки только при описании нежных чувств, то вот другая ее песня – с готическим колоритом: «и из мрачных серых красок черный ужас выползал», «вся бесовская зараза здесь кружилась до одной» (именно так!) и т. д.
Тем не менее, вот с такими-то песнями г-жа авторесса не только успешно прошла на буферный концерт, но по его итогам вышла в «резервисты» III тура (и спела-таки на нем, поскольку выпущенные туда Анна Русс и Наталья Шульте выступать не пришли). Беззастенчиво злоупотребляя своим присутствием на обсуждении, я криком кричал: граждане, нельзя выпускать на III тур автора, у которого совсем нет стихов! На что получил в ответ: не дави, у тебя тут вообще нет права голоса, а что до сути дела, то да, стихов нет, но это неважно, главное – интонация... Потом, уже на концерте III тура уважаемые члены жюри безнадежно пытались услышать эту самую «интонацию», а самый горячий защитник Гребенюк Игорь Каримов даже пошел выяснять, что случилось со звуком. Звук на концерте порой и в самом деле неожиданно взбрыкивал, но в данном случае звукооператор был ни при чем: как гласит известный анекдот про хакера и ламера, тут ошибку скорее следовало искать в ДНК.
Говорят, после драки кулаками не машут, но «давить»-то я все-таки буду. И это никак не противоречит тому, что, как я уже говорил выше, я не знаю, кому нужно, а кому не нужно давать призы. Говорил и повторяю: наши конкурсы, слава тебе господи, никак не влияют на последующую творческую судьбу их участников, их результаты – это информация не о том «кто даровитый», а о нас. О том, кого и что наш цех (или некоторая его часть) считает актуальной авторской песней. И это не только мое мнение. «То, что нам удалось сегодня здесь собрать, и представляет лицо этого конкурса», – сказал, открывая концерт III тура, Костромин и был совершенно прав. Но что же за рожа должна быть у конкурса, на котором «стихов нет, но это неважно»?! Помнится, очень похожей формулой («писать они, конечно, не умеют, но им это и не надо») Твардовский некогда охарактеризовал секретарскую литературу, восторжествовавшую после разгрома «Нового мира». Это наш светлый идеал? Мне плевать, кто из конкурсантов уйдет с очередной глянцевой справочкой в зубах, но я не хочу, чтобы имя нашего конкурса хотя бы косвенно осеняло составителей дохлых строк. Может, я неправ, но мне казалось, что мы его затевали не для этого.
Честно говоря, мне уже надоело повторять банальности, но придется: в авторской песне может не быть чего угодно, кроме стихов. Как справедливо и исчерпывающе заметила еще в оны годы Марина Ливанова, «никакая гитара не вывезет, если нечего ей вывозить!». Инструментальные изыски, вокальные красоты, виртуозная техника и т. д. – качества безусловно замечательные, но только если в песне есть поэзия. В отсутствие же стихов все они стоят ровно столько, сколько здоровый цвет лица, ровный пульс и хорошие показатели холестерина у пациента с диагностированной смертью коры головного мозга. А именно – ноль целых хрен десятых.
Возвращаясь к г-же Гребенюк, могу заметить, что это уже, как говорил в еще одном анекдоте Чукча, «тенденция, однако». Я имею в виду определенный тип авторессы, регулярно появляющийся на наших мероприятиях. Искушеннейшие и компетентнейшие члены жюри, как загипнотизированные, безоглядно голосуют за них – а потом не могут связно объяснить (не только коллегам, но порой и самим себе), что же они нашли в услышанных сочинениях. Так было с Людмилой Катановой при первом применении нынешней схемы конкурса в 1998 году. Годом раньше юная авторесса из Воронежа Людмила Солод стала лауреатом основного конкурса Грушинского фестиваля и чуть было не стала еще и лауреатом Второго канала. Обращает на себя внимание, что наиболее яркие случаи подобного гипноза демонстрируют исключительно представительницы прекрасного пола, чьи имена начинаются на слог «Лю» (кстати, в официальных списках участников II тура Гребенюк по ошибке назвали Людмилой). Поневоле вспомнишь выражение, бытовавшее в Китае в годы «культурной революции» – «мошенник типа Лю»...
Нота-бене: всякий, кто заглянет на сайт ЦАПа, может спросить – а на вас-то самого, г-н критик, этот эффект разве не действует? Разве не вы со товарищи выпустили этого автора на II тур, прослушав его в прошлом году в Коломенском? Вопрос об «эффекте Коломенского», о почти неудержимом снижении планки на любых конкурсных мероприятиях, происходящих там, безусловно заслуживает отдельного разговора, и в этих заметках мы к нему еще приступим. Но в данном случае у нас (у меня и моих товарищей по второй бригаде прослушивания) совесть чиста: как следует из протоколов, мы выпустили г-жу Гребенюк только как автора музыки и исполнителя (она выступала аж в трех номинациях). Кто и когда позволил ей выступить еще и в авторской номинации, мне неизвестно. Кстати, песен, о которых идет речь, она в Коломенском не пела.
Может быть, я зря так накинулся на бедную авторессу – она одна там такая была, что ли? Конечно, столь вопиющего отсутствия хоть какой-то поэзии больше, пожалуй, не было ни у кого из участников III тура. Но не знаю, что потерял бы последний конкурсный концерт, если бы на нем не выступил, скажем, абсолютно предсказуемый Александр Чумак («были в небе аисты, были в небе...» как вы думаете, кто, если предыдущая строчка кончалась на «поровну»?). Или Алексей Воронин, чьи песни, может, и не дают столь обильной поживы для критика-блохолова, зато обладают изумительным свойством: я этого автора слушал трижды – и всякий раз на следующий день не мог без блокнотика вспомнить решительно ничего. Как выяснилось позже, такое действие его песни производили не только на меня. Пожалуй, давненько мне не попадалось столь рафинированных образцов того, что Ланцберг называл «песнями с идеальной аэродинамикой» – в том смысле, что ни они тебя ничем не цепляют, ни тебе в них прицепиться не к чему. Интересно, кто-нибудь из членов уважаемого жюри, удостоившего эти совершенные творения дипломом московского конкурса, может сейчас вспомнить про них хоть что-нибудь? Понять, чем столь дивно хорош еще один дипломант этого года – Роман Филиппов, исправно занимающий почетные места на разных конкурсах, – я отчаялся уже давно.
Впрочем, я был бы не против выхода всех этих авторов на III тур и даже присуждения им тех или иных наград, кабы не видел, кого отсеяли на предыдущих этапах. И наоборот.
Мистерия-буфер или Эпициклы в эпициклах
Из сказанного следует один неутешительный вывод: надо что-то делать с системой судейства на II туре. Голосование «да-нет-может быть», дополненное правом антивето (т. е. правом каждого члена жюри пропустить участника на следующий этап своим единоличным решением), показала свою надежность и эффективность в деле предварительного отсева, где главная задача – не потерять никого стóящего. Но для отбора ограниченного числа участников она, видимо, малопригодна: чтобы ее результаты лезли хоть в какие-нибудь ворота, ее приходится корректировать дополнительными механизмами совсем иного типа. Так средневековые астрономы успешно рассчитывали с помощью геоцентрической системы Птолемея движение большинства небесных светил. Но вот для описания движения планет им пришлось придумать эпициклы (планета, мол, вращается не вокруг Земли, а вокруг некого центра, который сам движется по круговой орбите вокруг Земли), потом – эпициклы в эпициклах и т. д., пока Коперник не заменил все это нагромождение простой и ясной гелиоцентрической системой.
Именно таким механизмом коррекции стал «буферный» концерт – розыгрыш нескольких мест в III туре между участниками с полупроходным рейтингом. Вообще говоря идея еще раз отсмотреть и оценить конкурсантов с баллом около проходного была заложена в схеме конкурса с самого начала. В первом цикле мы это сделали, потом как-то расслабились, но в последние разы этой страховкой стал буферный концерт (до сих пор, впрочем, не вписанный в положение о конкурсе – на что в этом году обратил наше внимание кто-то из конкурсантов). Предполагалось, что на нем судить соревнующихся будет не жюри, а они сами – по механизму пресловутого «гамбургского счета».
На прошлом конкурсе эта идея вроде бы сработала неплохо, а вот на сей раз счет вместо гамбургского получился гамбургерским. Кто-то из участников пришел к середине концерта (и, естественно, мог голосовать только за тех, кого слышал), кто-то, отпев свое, немедленно смотался. Почти половина участников просто не голосовала. О том, насколько ответственным был выбор остальных, можно судить по тому, что три голоса было подано за ансамбль «Иначе», значившийся в бюллетене, но так и не выступивший в концерте. Видимо, его спутали с «Финиками» – хотя в одном бюллетене были отмечены и «Иначе», и «Финики». При подсчете голосов было очевидно, что «независимые мнения» идут пачками – в трех-четырех бюллетенях подряд были отмечены одни и те же номера. Результаты «гамбургского счета» были столь вопиюще нелепы, что жюри пришлось в очередной раз менять правила по ходу дела и самим выбирать финалистов, лишь в спорных случаях учитывая «народное мнение». Это, равно как и стихийно сложившееся правило, что на II туре антивето выводит конкурсанта не на III тур, а на буферный, – не что иное, как эпициклы второго порядка. Конечно, в отсутствие более простой и ясной схемы придется пользоваться ими, но в общем-то уже пора звать какого-нибудь Коперника: схема обнаружила пределы своей применимости и корректности.
О странностях-2
Напоследок давайте отвлечемся и от содержательной, и от «турнирной» части конкурса и поговорим вот о чем. Как известно, номинационная структура нашего конкурса гармонизирована со структурой «Петербургского аккорда» и предусматривает пять номинаций: авторы слов и музыки, авторы музыки, исполнители-солисты, дуэты и ансамбли (причем две последние рассматриваются как исполнительские). Конкурсанты имеют право выступать в любом числе номинаций. Дуэты и ансамбли, поющие песни собственного (в том числе коллективного) сочинения, могут участвовать в авторском конкурсе. Принадлежность к той или иной исполнительской номинации (солист, дуэт, ансамбль) определяется числом голосов, звучащих в выступлении, аккомпаниаторов-инструменталистов же может быть сколько угодно. Иногда эти правила выглядят казуистикой, но, кажется, охватывают все возможные случаи – с чем бы ни пришел к нам тот или иной конкурсант, мы легко найдем ему место в нашей системе.
Выяснилось, однако, что разнообразие и причудливость форм песенного творчества не втискивается даже в эти предельно гибкие и универсальные рамки. Вот, например, Галина Ивановна объявляет, что выступает автор Денис Сибельдин. На сцену в самом деле выходит Денис Сибельдин – и с ним еще три человека. Ну ладно, этим нас не удивишь. Но на второй песне Сибельдин скромно отходит в сторонку и стоит там молча, а трое его соратников поют его песню. И все это называется «выступление автора Дениса Сибельдина». Интересно, а если бы его вовсе не было в зале, это все равно бы так называлось?
Можно, конечно, счесть это намеренно созданным казусом и едва ли не провокацией. Но как прикажете поступать с такими участниками, как Дмитрий Верютин, предложивший нам песни Брассанса в собственном переводе. Эти переводы заслуживают особого разговора (причем не только о мастерстве переводчика), но мы сейчас о другом: как его судить? Как автора? Кто бы сомневался, что Жорж Брассанс – великолепный автор и уж точно заслуживает лавров нашего конкурса. Но и как чистого исполнителя Верютина тоже судить нельзя: самое интересное в его работе – это как раз текст. А номинации «переводчик» у нас нет, да и с кем ему там соревноваться? Впрочем, уж для этого-то участника точно главное не лавры (на которые он, полагаю, всерьез не рассчитывал), а разговор о том, что он делает. Но такого разговора как раз и не было.
Может, наш конкурс уже перерос рамки собственно конкурса и нуждается во внеконкурсных программах – творческих мастерских, дискуссиях и т. д.? Отчасти это уже происходит явочным порядком: помимо традиционных «разборов полетов» на I туре многие участники конкурса выступали во время его проведения на Открытой творческой мастерской – как с тем, что они пели в конкурсе, так и с другими песнями. Может, еще чуток напрячься и привести эту часть в соответствие со всем остальным?
Статистика: 110 номеров во II туре (с межвузовским 129), из них:
авторов 61 (68)
авторов музыки 17 (18)
исполнителей 19 (27)
дуэтов 7 (7)
ансамблей 5 (8)
